Надел я куртку и прошел в комнату дежурного, где ждал меня Гранский.

– Вот что, Павел, бери-ка ножницы и пошли букетик ромашек нарежем.

Гранский удивленно посмотрел на меня, явно ничего не понимая.

Он не знал о телеграмме, он собирался в наряд на проверку документов у трапа теплохода, чтобы никто чужой с рейсового не высадился, и вдруг. Зачем-то цветы? Пришлось пояснить.

– Теща начальника заставы едет в гости.

– Ясно.

– Товарищ старший лейтенант, – вмешался дежурный, – разрешите я пошлю к начальнику заставы несколько человек? Мебель распаковать и расставить.

– Не нужно. Пусть солдаты спят.

– Неудобно как-то… Теща же.

– У меня пока поживет.

Я даже не отдавал себе отчета в том, верен ли мой поступок, но как потом оказалось, принял я весьма разумное решение. После я даже похвалил себя за предусмотрительность. Ну а пока поспешил во двор заставы, чтобы помочь Гранскому нарезать букет. Нужно было поторапливаться – теплоход через полчаса бросит якорь у Маячного, и к этому времени нужно успеть подойти к нему на катере.

Во дворе, где строители, кажется, чудом сохранили ромашки, и теперь они пышно цвели, словно старались блеснуть перед людьми, которые сберегли им жизнь, всей своей нежной красой, Гранского не было: пожалел «свои» цветы, вышел резать на поляну за забором «чужие». Вот она – черточка человеческого характера: своя рубашка ближе к телу. Хотя Гранский не старик, для которого «мое», впитанное с молоком матери, роднее слова «наше».

Но я оказался не совсем справедливым, думая так о Гранском. Едва я вышел за калитку, намереваясь помочь ефрейтору, как встретил его, спешившего мне навстречу. В руках у него было всего пять ромашек, аккуратно срезанных.

– Вот это и все?

– Так крупные же. Куда еще больше. У нас не сочинский ботанический сад.

– Срежь еще десяток. Во дворе. Только поскорее.

– Есть.

А по тону больше похоже, как «никак нет». Возможно, прав, но ведь теща едет. Не мать, а теща.

К трапу теплохода мы подошли чуть раньше портопунктовской доры, на которой, кроме моториста, заведующего портопунктом и завмага (вдруг какой груз есть для магазина), никого не было. Никто никуда не уезжал. Пуста и палуба. Неспешно подходит к трапу пассажирский помощник и как обычно сообщает:

– Четыре пассажира. В Мурманске сели. Двое по командировочным в колхоз и на маяк, женщину и девушку начальник политотдела ваш нам привез.

– Теща Северина Лукьяновича. А вот девушка? Не знаю кто и откуда.

– По всему видно, дочь ее.

Сказав Ногайцеву, чтобы тот проверил документы у командированных, я с Гранским направился в каюту, пытаясь вспомнить, не называл ли Полосухин имени своей тещи. Нет, не вспомнилось. Не находил ответа и вопрос, кто с ней? Не может же быть, чтобы Оля. А вдруг все же она?

Вот и каюта. Дверь закрыта. Неужели не знают, что прибыли к месту? Постучал в дверь. В ответ – резкое.

– Входите!

Пожилая, довольно полная женщина с крестьянским лицом, в клетчетом модном пальто, в коричневой шляпе, очень похожей на капор, какой я видел на бабушкиной фотографии (как повторяется мода) в коричневых сапожках на невысокой платформе, сидела на диванчике и тревожно-вопросительно смотрела на мня. У столика стояла девушка, очень похожая на Олю, только повыше и постройней. Взгляд ее тоже выражал недоумение.