— В сараюшке!
Збруев закрыл дыру, спустился с чердака вниз. В сарае отыскал ящик с инструментами. Вытащил ржавый молоток, гвозди, рубанок…
Солнце перевалило через горизонт, и тени снова начали удлиняться. Подсыхала между грядками выполотая сорная трава.
Валентина полоскала белье в речке.
Збруев сидел в сторонке, подстелив газетку, и покуривал.
— В общем, поносило меня по жизни… — неторопливо рассказывал он. — Один раз даже чуть в сектанты не попал.
— Господи! — ахнула Валентина. — И в сектанты!..
— Было. Один меня все сманивал, вином поил… Иди, говорит, в сектанты, ничего для тебя не пожалею. Спасибо свои ребята, демобилизованные, отбили…
Валентина слушала, забыв про только что выполосканное полотенце, и с него текли струйки воды.
— Надо же… сколько вы в жизни перетерпели!..
— Всего не расскажешь!.. — махнул рукой Збруев — и встал. — Давайте, помогу.
— Что вы! Мужчине белье полоскать. Засмеют!
Валентина перекинула коромысло через плечо — и пошла, а Збруев — за ней.
— Или вот еще был случай… — сказал он.
Свечерело. Потемнел и слился в сплошную стену лес. Вспыхнуло первое окошко на другом конце деревни.
О дно подойника звякали струйки молока. Валентина доила корову, а Збруев сидел рядом, покуривал и продолжал свою печальную повесть.
— А самое, конечно, тяжелое, это что один на свете… Сирота ведь я. Ни отца, ни матери. Только тетка, которая — с камышом-то… И в личной жизни… Дружил я, правда, с одной девушкой, артисткой… Скажу вам честно: изменила она мне. И главное, очень подло. С одним генералом!
Збруев говорил задушевно и искренне, и было похоже, что наступил момент, когда он сам уже безоговорочно верит в свои рассказы.
— И что же, — печально спросила Валентина. — Так вас никто и не пожалел в жизни, не полюбил?..
Збруев отряхнул пепел и вздохнул.
— Ну… если уж до конца… любила меня одна девушка. Так любила — это рассказать даже нельзя… В шахматы я ее, подлец, проиграл.
И что с ней стало?
— Так вот — тот самый сектант, помните?.. он ее и заманил, — сказал Збруев.
Валентина смотрела на Збруева потрясенная, охваченная бурной бабьей жалостью.
— Бедненький вы мой… Расстраиваю я вас, все выспрашиваю, раны шевелю… Да ведь я так думаю: чего же человеку от человека таиться, раз наболело?..
— А… — махнул рукой Збруев. — Что прожито, то прожито. Не переиграешь…
Збруев спал на сеновале.
Полоска света пробежала по стене. Скрипнула лестница.
— Костя…
Збруев, не открывая глаз, вскочил.
— А?.. Что? Подъем?
— Костя, — тихо сказала Валентина. — Это я.
Проснулся Збруев на широкой кровати Валентины, отороченной белым кружевным подзором. Рядом с его головой лежала смятая вторая подушка. На подушке спал кот.
— Валя!.. — закричал Збруев, протирая глаза.
— Что кричишь, тут я, — улыбнулась Валентина, заглядывая с кухни.
— А, — успокоился Збруев. — А то я смотрю: где ты, а ты уже, оказывается, встала…
— Я уже и на ферме была, — сказала Валентина, — всю скотину подоила, покормила. Сейчас тебя кормить буду!
Збруев блаженно потянулся.
— Иди сюда!
— Нет, Костенька, у меня каша варится.
Валентина подошла к шкафу, привстала на цыпочки, потянулась за солью. Платье оголило ее икры.