Тут братья снова оживились.

— Через 30 дней, — продолжил Борис, — когда получим первую оплату, нужно будет оговорить мою долю. — Голос его был твердым.

Повисло тягостное молчание. Такого братья явно не ожидали.

— Придет время — оговорим, — ответил после длинной паузы Митрич. — Пока все эти барыши на воде вилами писаны.

Борис понимал, что никакой доли не будет никогда, но этот бесконечный разговор ни о чем нужен ему был, чтобы поддерживать в сознании казачков имидж жадного до денег, недалекого человека.

И конвейер заработал.

Нет ничего утомительнее очереди в поликлинику, тем более если это флюорография в диспансере. Как будто команду лаборанта «Замрите! Не дышите!» выполнила не жертва направления терапевта, а само время. Даже самый небрезгливый оптимист вдруг боковым зрением начинает замечать, как кружат в коридоре палочки Коха.

Здание было старинным, царских времен, и несмотря на слои и пузыри дешевой краски на полу и стенах, все же величественным. Пациенты, покашливая от волнения, сидели вдоль стены, стараясь меньше касаться всего и реже дышать. Жене тоже ужасно хотелось кашлять и курить одновременно. Чтобы отвлечься, она достала маленькую записную книжечку и стала писать список дел на отпуск в августе. Он включал заготовку варенья, благо сахар Лидка сможет достать, и консервацию овощей. Женя быстро в уме складывала дни рождения, календарные праздники на зимний сезон, чтобы определить соотношение литров и килограммов на душу семьи и во что встанет спокойная жизнь зимой.

После флюорографии она отправилась со снимком к врачу:

— Ну, доктор, жить буду?

По взгляду доктора она поняла, что шутка не удалась.

— Или буду, но недолго?

Врач продолжал тяжело молчать. Потом еще раз поднял рентген…

— У вас процесс…

— Нюрнбергский? — максимально безразлично поинтересовалась Женя.

— Хуже, — вздохнул доктор и выдавил: — Открытый процесс в легких. Это туберкулез в финальной стадии. У вас есть дети?

Женька зашла домой, кинула на стол лист в затейливой, почти арабской вязи и поспешила переодеться.

— Мам, это что? — Нилочка помахала бумажкой перед матерью, которая выплыла из комнаты в домашнем ситцевом халате.

Женя, несмотря на полжизни за пределами Одессы, оставалась дочерью Молдаванки до мозга костей.

— Шё? — Она произносила именно так — с мягким «ё», а не с «о».

— А, это? Это — диагноз. Из тубдиспансера, — и, прищурив глаз, сунулась прикуривать от керогаза зажатой в зубах папиросой.

— Мама! — бледная Нилочка с полными слез глазами трясла листком, — мамочка…

— Туберкулез, да. Вам с Вовкой, кстати, тоже надо проверится, я заразная, — Женя глубоко затянулась и закашлялась.

Нила попыталась ее обнять.

— Мамочка, ты как? Чем помочь? Ты купила лекарство?

— Я — как обычно, — парировала Женя и полезла в сумку. Достала оттуда пакет с рассыпающимися таблетками. — Вот черт! Полсумки в них! — Она аккуратно выбрала из недр еще пригоршню цветных таблеток и, на секунду задумавшись, метнула их в плиту. Они затрещали и вспыхнули маленькими зеленоватыми искрами.

— Мама! Ты что?! — вскрикнула Нила.