К вечеру Ксеня забеспокоилась и поехала искать сына. Увидела оцепление и подняла на ноги все свои милицейские контакты. Через час она знала о бунте на Молдаванке больше секретаря горкома, но ее сына, пропавшего в бушующей толпе, не было. Ее чуть ли не силой доставили домой и велели ждать. Информация о сыне Ксении Ивановны прошла по всем отделениям. Только искать его было некому и некогда.

Утром началась всеобщая облава — искали зачинщиков, и первыми были арестованы все ранее судимые, на кого указали дворники, дружинники и донесли соседи. Через месяц показательно осудят двенадцать человек, назначив всем сроки — от 8 до 15 лет. На Молдаванке всех осужденных моментально окрестят «декабристами», проведя соответствующие параллели с Сенатской площадью и событиями на Степовой.

К обеду 19 декабря наконец вытащат Сашку и, услышав фамилию, доложат начальнику. Тот сам позвонит Ксене и пригласит в отделение.

Ксеню подташнивало, в глазах плыло. Да что же это за паскудное число двенадцать? Двенадцать лет назад она уже была в этом отделении, с Ильинским. В абсолютной уверенности, что ее задача просто быть красивой и жонглировать цифрами. Ее мужчина, ее каменная стена все решит и все сделает по определению. Она даже не спросила тогда, во сколько обошлось освобождение Ваньки Беззуба. Не все ли равно? А теперь она совсем одна. И помощи ждать неоткуда и не от кого. Сестры… Что сестры? Они всю жизнь держались приветливо-равнодушно, даже когда обладали какими-то возможностями и связями. А Ксеня всегда всё сама. Только с Ильинским расслабилась, позволила решать ему, позволила себе быть слабой и беспробудно счастливой. И вот уже три года она снова одна. Его внезапная, нелепая смерть не вписывалась ни в какие системы, не входила ни в одну погрешность и вероятность с тремя нулями после запятой. Весь ее мир, непоколебимо стоящий на трех гроссбухах и армянском коньяке, в одночасье оказался миражом, тонкой занавесочкой, которой молдаванские хозяйки защищают свои летние квартиры от внешнего мира. Времени на страдания у нее не было. Слишком много и долго она строила свой идеальный мир. И через день после пышных похорон снова была в строю.

Три года она держит марку, сохраняет статус незаменимой, остается добытчицей, маневрируя как китобой по северным штормам среди номенклатурных проверок, стукачей и чисток с неизменной улыбкой, в самом модном и дорогом платье. Но самым сложным и тяжелым при работе с одесским руководством МВД было держать тонкую границу между глубоким, почти панибратским доверием и женской недоступностью. А сейчас новый удар.

Слава богу, что живой, главное, что живой, остальное порешаем — твердила Ксюха, возвращая себе эталонное состояние обмена ресурсами.

Тринадцатилетний Сансаныч-младший, ее не просто обожаемый — боготворимый сы^>´ночка, отличник школы Столярского (ну где ж еще учится приличному мальчику?) сидел вместе с молдаванскими уголовниками, поднявшими бунт. О его масштабах даже без единой газетной статьи Ксеня знала чуть не с первого часа во всех подробностях.