Смею утверждать, уважаемые оппоненты, что вы попали в лагеря по лени. Вы даже не знаете, что демократия никогда не была претворением в жизнь воли большинства. И что само понятие «воли большинства» придумано на заседаниях якобинского масонского совета во времена далекой Французской революции, хотя сами масоны, если и представляли какое-то большинство, то это – большинство своих денег. Для вас дико прозвучит утверждение, что решения русского царя были куда ближе к народному волеизъявлению, чем решения купленного олигархами американского конгресса. Потому что царь руководствовался единой православной моралью, не позволяющей наносить ущерб своему народу. А если вы хотите указать на его неправедные решения, вроде расстрела в Кровавое воскресенье, то ищите за ним происки ваших духовных единоверцев, подталкивавших самодержавие к крушению.

Хотя, может быть, я напрасно считаю вас столь непросвещенными. Возможно, здесь есть и настоящие враги России, те, кто хотел бы видеть ее в рабской зависимости от международной олигархии. Возможно. Но большинству из вас, прежде чем пускаться во все тяжкие, следовало бы хорошенько изучить то, что написали предшествующие поколения русских мыслителей. Глядишь, вы открыли бы для себя и закономерности развития российской истории, и особую роль православия в ней, и причины искоренения его врагами России. Может быть, и ход мыслей стал бы у вас совсем другим. Хотя должен сказать следующее. Великое наступление западной цивилизации на Россию еще только по-настоящему начинается. Оттачиваются идейные топоры и заряжаются финансовые мортиры. С нашим полубезумным ЦК у врагов есть реальный шанс развалить коммунистический бастион. Вот тогда и вы окажетесь у самого кормила нашей ладьи. Только все ли Вы от этого будете счастливы? За сим я свою речь завершаю, а коли будет охота, продолжим наши изыскания завтра.

Борис Курихин слушал Аристарха и со стыдом думал, что, действительно, его знания позорно дырявы. Родную историю он изучал по кастрированным советским учебникам, в которых одна неувязка сидела на другой. Мировую историю познавал отрывочно по таким же пособиям – и в результате, в голове царила путаница, в которой доминировала лишь одна не очень вразумительная уверенность в том, что в СССР все плохо. Аристарх тоже не утверждал, что здесь все хорошо. Но его анализ опирался на неведомые Борису исторические материалы и выглядел очень убедительно. Особенно же Курихина задело то, что в своих научных изложениях Комлев говорил те же вещи, что и его престарелый отец, в политике совсем ничего не понимавший. Борис вспомнил их последнюю размолвку.

Районный уролог Курихин принял, как положено, вечернюю порцию медицинского спирта и с размягченным лицом расспрашивал сына о московской жизни. Тот же, находившийся как раз в фазе взвинченности из-за ареста группы диссидентов, не мог говорить по-доброму. В ответ на отцовские вопросы из него лезли озлобленные и, как ему казалось, справедливые суждения об идиотской политике КПСС. Отсутствие свободы личного мнения, преследование инакомыслящих, отсталость и пещерное мышление компартии вызывали в нем чувство активного протеста. Отец же, казалось, поддерживал этих кретинов.