Долгое время никто ничего не говорил. Некоторые, в том числе и Холстен, просто уставились на мертвые экраны. Вайтес застыла неподвижно, и только в уголке рта отчаянно билась жилка. Лейн прокручивала последние секунды изображения, анализируя их.

– Исходя из размеров дрона и установки камеры эта штука была длиной около метра, – потрясенно проговорила она наконец.

– Это никакая не гребаная обезьяна! – буркнул Карст.

Позади самого «Гильгамеша» зеленый мир и вращающийся вокруг него страж исчезали, оставляя экипаж корабля-ковчега со смешанными чувствами… в лучшем случае.

Его выкинуло в сознание в тесной стазисной камере с мыслью: «Разве я уже так не делал?» Вопрос встал перед ним задолго до того, как он вспомнил собственное имя. «Холстен Мейсон. Звучит знакомо».

Понимание приходило фрагментами, словно он отмечал галочками список проверки.

«…с Лейн…

…зеленая планета…

…Имперский С…

…Желаю ли я говорить с Элизой?..

…доктор Аврана Керн…

…колония на спутнике…

Колония на спутнике!»

И он окончательно пришел в себя в полной уверенности, что его собираются отправить в колонию, в эту замерзшую пустыню с превратившейся в твердое вещество атмосферой, которую Фрай Гюин назначил первой попыткой человечества создать новый дом. Гюин никогда Холстена не любил. Он больше Гюину не нужен. Его будят, чтобы отправить в колонию.

«Нет…»

Зачем было его будить до отправки? Какой вклад он сможет внести в основание лунной колонии? Его уже туда доставили, бесчувственного, прямо в камере! Он пробуждается внутри тесной скорлупки базы, чтобы присматривать за цистернами с миокультурой вечно, и вечно, и вечно.

Ему не удалось справиться с убежденностью, что с ним это уже проделали, и он попытался метаться и лягаться в тесноте стазис-камеры, оглушая себя собственными криками, ударяя по прохладному пластику плечами и коленями, потому что руки поднять он не мог.

– Не хочу туда! – орал он, даже зная, что он уже там. – Вы меня не сможете заставить!

Хотя еще как смогут.

Крышка неожиданно открылась – была сорвана, как только прошла разгерметизация, – и он резко сел, чуть не вывалившись из камеры и полетев на пол лицом вниз. Чьи-то руки его поймали, и секунду он просто осматривался, не понимая, где находится.

«Нет-нет-нет, все в порядке. Это – спальня основной команды. Я все еще на «Гильгамеше». Я не на луне. Меня не отправили…»

Поймавшие его руки довольно резко поставили его на ноги, а когда у него подогнулись колени, кто-то его схватил и встряхнул, впечатав спиной в камеру, так что крышка захлопнулась, прикусив складку стазисной пижамы.

Кто-то на него кричал. Кто-то криком требовал, чтобы он заткнулся. Только тут он понял, что вопит, повторяя снова и снова одно: что не хочет лететь и они его не заставят.

Словно опровергая это, тот, кто был с ним так бесцеремонен, отвесил ему пощечину – и он услышал, как крик прерывается на недоуменном всхлипе, с которым он не успел справиться.

Примерно в этот момент Холстен заметил, что в помещении находятся четыре человека и что он ни одного из них не знает. Трое мужчин и женщина: незнакомые, совершенно не знакомые. На них были корабельные костюмы, но они не входили в основной экипаж. Или если входили, то Гюин не разбудил их при подлете к зеленой планете.