— Я вас понял. — Наконец я смог хоть что-то ответить. Мой тон уже не был таким отрывистым. Я всегда умел сделать хорошую мину при плохой игре. — Я благодарю вас за информацию, Баес. Сейчас я займусь приведением дела в порядок согласно поступившей информации и предупрежу, какие бумаги мне от вас понадобятся.

— Хорошо, Чапарро. Хорошего дня.

— Хорошего дня. И спасибо, — добавил я, как бы стараясь загладить вину.

Я уже собирался вешать трубку, как вдруг снова услышал его голос:

— Ах да, один вопрос. — В голосе Баеса чувствовалось сомнение. — Как вам пришло в голову, что это может быть он? Я знаю, что идея возникла из-за фотографий, но почему вы остановились именно на нем? Я хочу сказать, что это очень хорошая догадка, я вам это честно говорю. Кто знает, может, так мы и выудим виновного.

Он и вправду был хорошим типом. Это на самом деле была похвала или он хотел облегчить мою вину и избавить меня от чувства неловкости? Я как следует подумал над тем, что ему ответить.

— Не знаю, Баес. Думаю, что мое внимание привлекло то, как он на нее смотрел, так смотрят на женщину, которую обожают на расстоянии. Не знаю… — повторил я. — Думаю, что, когда нельзя высказаться вслух, взгляды тяжелеют от слов.

Баес ответил не сразу.

— Понимаю. У меня бы не получилось выразиться лучше. У вас хорошо получается пользоваться словами, Чапарро. Знаете, вам нужно стать писателем.

— Не шутите надо мной, Баес.

— А я и не шучу. Серьезно. Ну ладно, я вам позвоню на днях, когда получу ваш запрос.

Я повесил трубку, и звук нажимаемого рычага гулом отозвался в тишине здания Суда. Посмотрел на часы. Было уже очень поздно. Я опять взял трубку и набрал номер банка, в котором работал Моралес. Попросил охранника: пожалуйста, как только Моралес появится с утра, пусть срочно зайдет в Суд, чтобы подписать заявление. Мне пообещали все передать.

Опять гул от рычага. Я подошел к полкам, на которых на самой верхотуре несколько месяцев назад было спрятано дело Моралеса. Я встал на цыпочки, потянулся, потащил папку на себя, она рухнула мне в руки, обдав меня пылью. Я вернулся к столу. Я не стал пролистывать с начала. Сразу взял последнюю страницу. Она была датирована июнем: приказ о приложении к делу полного отчета об аутопсии, в частности об исследовании внутренних органов. Я посмотрел на квадратик на циферблате моих наручных часов, чтобы проверить дату. Вставил в пишущую машинку лист с формуляром Национального Суда и вбил ложную дату за август месяц.

Я не обманул Баеса, отвечая на его вопрос, но и не сказал ему всей правды. Мое внимание привлекло то, как смотрел Гомес — это было его молчаливое и жалкое послание женщине, которая не могла или не хотела понять его. А не сказал я Баесу, что остановился на этом взгляде именно потому, что сам точно так же рассматриваю другую женщину. Это был вечер жаркого декабря 1968 года, и сколько раз за этот год я успел отчаянно пожалеть о том, что не был на ней женат.

«Единственное, о чем молю сейчас Бога, так это чтобы Сандоваль не пришел на рогах», — думал я про себя, заходя этим утром в здание Суда. Я почти не спал всю ночь. Вернулся поздно домой, чувствуя себя виноватым, потому что Марсела ждала меня и не спала, да еще долго не мог заснуть. Что случится, если судья поймет, что я обвожу его вокруг пальца, как идиота? Стоило ли подвергать себя такому риску? На нервах, я вскочил с утра очень рано. Видимо, выражение лица у меня было соответствующее, и жена заметила, что со мной что-то происходит, и за завтраком спросила об этом.