Назар Минаевич был весьма далек от подобных тонкостей: исподлобья оглядев непрошеного гостя, есаул сердито брякнул еще с порога:

– Лошади поданы!

– Лошади? А я и не просил их закладывать.

– Знать ничего не знаю. А лошади не люди: их заложили – так извольте ехать.

– То есть… Минутку! Как же это получается?

– А вот как получилось, переделывать не буду. Ежели решили себе отъезжать, милости просим. Дорога сейчас ввечеру прохладная, мух не дюже.

Мерзавчик из ставки наместника понял, что его раскусили, и на прощание стал просить только об одном: сообщить ему «что-нибудь интересное».

– Интересного мало, – заметил Ватнин. – Бабы по гаремам сидят, мужики на майдане барышничают. Мы же все больше чихирь тянем да от скуки деремся. Так что ненароком убить вас может. Езжайте себе!..

– Да как же я поеду с пустыми руками? – опечалился мерзавчик. – Опять же и от дам знакомых насмешки. А я для «Тифлисских ведомостей» даже статью обещал… Хоть что-нибудь, – приставал он к Ватнину, – хоть что-нибудь в доказательство дайте…

– Что-нибудь? Да вот возьмите у нашего майора мортирную бомбу. Ежели верить не станут, вы взорвите ее где-нибудь там потихоньку. Поверят…

Неуклюжую бомбу конической формы, весом в добрых четыре пуда, вкатили на телегу. Гарнизон покатывался от смеха, но чинуша был явно счастлив.

– С богом! – пожелал ему Дениска. – На всю жизнь память. Можно ее на комод заместо самовара поставить. Или же, скажем, к примеру, жену стращать. Оно же – вещь!..

Глядя вслед бешено прыгающей повозке, в которой ловкач наместника уже вступил в отчаянную борьбу с бултыхавшейся на дне ее бомбой, Ватнин удовлетворенно заметил:

– Так его!.. Кубыть, довезет, пиявица поганая. Потерять-то трудно. Чай, не иголка. Гостям показывать станет. Бабы небось визжать будут…

– А не взорвется? – спросил Клюгенау. – Надо хотя бы запал вынуть.

– С запалом покатил, – засмеялся Ватнин. – А ежели и взорвется, так другие в Баязет не поедут за легкими крестами.

Через несколько дней отряд иррегулярной милиции Исмаил-хана вернулся в Баязет, не потеряв за время разведки ни одного человека, ибо, как объяснил хан, слезая со своего вороного Карабаха, они не встретили ни одного турка.

– Не может быть, хан! – возразил Штоквиц.

– Ни одного, – закончил подполковник, добавив: – И я доволен теперь, как заяц, за которым не гонится никакая собака.

Происходило что-то непонятное. Волнения Хвощинского оказывались напрасными. Внимательно выслушав доклад сиятельного подполковника, Никита Семенович ничего не ответил и, уйдя в свой киоск, целый день не показывался в крепости.

Невольно вспомнили о лазутчике Хадже-Джамал-беке, и Ватнин, не долго думая, пообещал срубить ему голову.

– Тоже мне, покуначились! – бушевал он в палатке. – Никому на грош не моги верить. Все заодно! Куркули собачьи! Хотят застращать нас, чтобы мы сами из Баязета тикали… Накось, выкуси!..

Некрасов, спокойный и рассудительный, как и следовало быть генштабисту, только пожал плечами:

– Кто его знает, господа! Может, и впрямь блажит наш старик?..

В этот день, наполненный тревогами и спорами, вестовой казак привез Карабанову письмо из Игдыра; Аглая писала ему: