Зиновий Лыков, хоть и лишился двух пальцев на правой руке, однако навыков стрельбы не потерял. Обозленный на «пастуха», загнавшего их в смертельный тупик, он целился только в него. С третьей пули угодил в грудь.

Конопатый, выронив винтовку, лежал на спине, глаза закатились в подлобье. Заглушая все остальные звуки, к нему с криком ковылял усатый стрелок, раненный Мальцевым.

– Сынку… сынку мий. Сашко, отзовись!

Это была тяжкая сцена. Драка, стрельба отступили на задний план. Над мертвым телом сына бился отец. Немцы затушили огонь и забрасывали землей дымивший двигатель, продолжая переругиваться. Старший стрелок Казимир подполз к отцу и мертвому младшему брату.

– Сашко убили, – повторял хуторянин. – К чему ты, Казимир, все это затеял? Нацепил свои побрякушки, решил в войну поиграть. Сгубил Сашко!

– Голова, – мало что понимая, твердил эсэсовец. – Как обручем сдавило. Гляньте, папа, не пробили ее?

Ему было тоже не до войны. Николай передал пулемет Косте Орехову, сам взял его десятизарядку. Он видел, что сейчас самый подходящий момент для броска.

– По моему сигналу вперед к лесу. Я прикрою.

Четверо бойцов кинулись вперед одновременно. Пулеметчик, оглушенный свистом пуль, криками, плачем отца своего погибшего товарища, нажал на спуск «дегтярева». Целился ли он куда-нибудь, непонятно.

Остаток диска вылетел длинной очередью, а пулеметчик сунулся головой в кусты, боясь, что снова начнут стрелять. Он не видел, как, вскрикнув, свалился сапер. Две пули угодили ему в поясницу, раздробив кости таза и прошив кишечник.

Николай наклонился над ним. Парень был еще жив. Тянул к нему руку, и глаза не потеряли живой яркости. Но, бросив взгляд на разорванный живот и расплывающуюся лужу крови, понял, что жить ему осталось считаные минуты.

– Я могу понести, – остановился рядом Зиновий Лыков. – Кажется, не стреляют.

– Он мертвый, Зиновий. Возьми его вещмешок и винтовку. Ну, быстрее!

Стрелял пока лишь один из хуторских парней, посылая пули куда попало. Мальцев столкнулся взглядом с глазами шофера. Тот немного успокоился, машину удалось потушить, а трупы вокруг чужие, до которых ему нет дела.

Увидев направленный на него ствол винтовки, попятился, отчаянно замахал руками:

– Не надо… не надо больше убивать.

Пуля опрокинула его на траву рядом с пробитой шиной. Двое других артиллеристов, пригнувшись, бежали прочь. В них выпускал пулю за пулей Зиновий Лыков.

– Уходим, Никола! – кричал он, забивая новую обойму.

– Машину сжечь… к чертовой матери.

От пуль грузовик не загорался. Тогда Мальцев бросил под бензобак РГД. Пламя выплеснулось из разорванного бака, шипя, горела свежая трава. Шофер отползал, подтягиваясь на локтях. Сапоги и промасленные брюки горели, немец захлебывался от крика.

Не выдержав, убегали хуторские парни. Ворочался, держась за голову, эсэсовец в красивой, облепленной грязью форме.

– Добей его, – приказал Мальцев Зиновию. – Автомат, магазины забери.

– А этого… усатого?

– Черт с ним. Пусть сыновей хоронит.

Они вернулись к месту стоянки уже на закате. Втроем, меняясь, несли два тяжелых цинковых ящика с патронами, пулемет, автомат, магазины к нему, гранаты. Костя Орехов, с перевязанной опухшей рукой, одолевал шаг за шагом.