Клоридии еще нужно было вернуться во дворец принца Евгения. Я же так стремился скорее приняться за чтение, что извинился перед учителем и под предлогом сильной усталости попросил позаниматься только с малышом.

Запершись в спальне, я налил воды в стоявший на камине котел, чтобы нагреть ее и помыться. При этом я с радостью слушал, какие заметные успехи делает в немецком мой сын.

– Господин слуга, мой господин, как дела у господина? – спрашивал учитель, играя со своим маленьким учеником и обращаясь к нему, как к благородному господину.

– Хорошо, слава Богу, готов служить господину, какие хорошие газеты принес мне господин? – старательно отвечал малыш.

Я только вымылся и вознамерился прочесть стопку различных бумаг – брошюр и других печатных изданий о жизни и деяниях нашего светлейшего императора, – когда услышал, как поворачивается в замке ключ. Моя супруга вернулась.

– Сокровище мое! – встретил я ее и пошел к ней навстречу, втайне вздыхая о том, что придется отложить свои изыскания.

Вот уже два дня у нас с супругой не было возможности поговорить, и я горел желанием услышать новости по поводу аудиенции, которую предоставил принц Евгений are. Но тут я заметил мрачное лицо своей жены – безошибочный признак тревоги и подавленности.

Она поцеловала меня, сняла плащ и бросилась на постель.

– Ну, как у тебя дела?

– Ах, да какие тут дела… Эти турецкие солдаты только и могут, что пить. И предаваться распутству.

Окрыленные приветливостью, с которой относились к are, даже самые низшие слуги османов решили, что могут требовать такого же отношения к себе, и завалили Клоридию неслыханными требованиями.

– Из всех христианских добродетелей, – вздыхала моя жена, – турки чувствуют себя обязанными пользоваться только гостеприимством. Входя в чужой дом, они считают, что имеют право на все, потому что они muzafir, гости. В соответствии с их религией их послал сам Господь, поэтому, что бы они ни делали, их должны встречать хорошо.

Однако, продолжала Клоридия, эта добродетель, которой они для виду прикрываются, приводит к быстрому упадку. Под предлогом закона гостеприимства османы, рассерженные плохим вином из Штокерау, опустошили кладовые, истребили запасы кофе и водки, побросали в кучу ковры, матрасы и подушки, разбили даже посуду во время своего кутежа, и все за счет великодушия принца Евгения и императорской казны.

– А как от них воняет! – воскликнула моя жена. – В Османской империи перед сном не раздеваются, а здесь они из-за холода носят меха, в которых путешествовали на протяжении нескольких месяцев. Не говоря уже о том, что для турок нет ничего приятнее меха, поэтому они подумали, что в таком виде просто неотразимы.

Поскольку в Константинополе люди ничего так не боятся, как холода, добавила Клоридия, и пытаются защититься от него всеми средствами, даже в такие моменты, когда мы, европейцы, страдаем от жары, османы сидят в хорошо протопленных комнатах дворца Савойского, плотно завернувшись в свои вонючие меха, они не успокаиваются, пока не заткнут вощеной бумагой малейшие трещинки на окнах и дверях, так чтобы воздух не проникал в комнату. Таким образом, пока агу торжественно принимал принц Евгений, вокруг царил хаос от появляющихся и уходящих деловых османов, которые вызвали недовольство в среде дворцовых слуг, и обе эти группы, словно молот и наковальня, свели с ума мою бедную Клоридию, единственного человека, кто мог служить посредником между ними.