Кинг взглянул на часы — уже пять минут ушли на мучительные раздумья. Каждое воскресенье он читал проповедь, написанную после 15 часов усердной работы. Теперь он готовился выступить с самой важной речью в своей жизни, и у него было лишь 15 минут. Трясущейся рукой он набросал пару мыслей. Затем прекратил, вернулся к началу и обдумал задачу. Он мысленно прикинул, какие высказывания помогут лучше раскрыть необходимые темы. Пастор помолился. Это была вся подготовка, которую Кинг провел перед тем, как отправиться в церковь на Холт-стрит[155].

Десять тысяч человек стояли на улице, не имея возможности попасть в церковь, слушая выступление через громкоговорители. Полиция Монтгомери прибыла с подкреплением. Не меньше было и телекамер, устремившихся к кафедре, когда Кинг вышел и начал говорить.

«Мы собрались сегодня по серьезному поводу», — начал он. И потом, без помощи записей, без тщательного сценария, с любовью подготовленного и заученного, его речь потекла вначале тонкой струйкой, а затем превратилась в свободный поток. У него не было времени на подготовку, но он обнаружил кое-что более ценное — то, что было во фразе Майлза Дэвиса о «свободе и пространстве, чтобы слышать». Выступая, Кинг прислушивался к толпе и своим инстинктам, чувствовал ее отклик. Его первые предложения были экспериментом, нащупыванием почвы, анализом реакции собравшихся. Каждая фраза формировала последующую. Речь пастора была не соло, а совместным с аудиторией дуэтом.

После осторожного вступления Кинг заговорил о Розе Паркс, о ее личности и «глубине ее христианской преданности», о том, как «лишь из-за того, что она отказалась встать, ее арестовали». В толпе слышался шепот согласия. Сделав небольшую паузу, Кинг сменил направление.

«Наступает момент, когда люди больше не могут терпеть давление железного гнета притеснений».

«Да! Да!» — закричали несколько человек из толпы, и внезапно эти голоса превратились в нечто большее, в рев одобрения, общего гнева, в том числе и радости из-за чувства общности. Кинг достиг риторической кульминации, обнаружив себя на вершине горы из эмоций и шума. Этот шум постепенно нарастал. Его нельзя было остановить. Даже когда казалось, что звук достиг наивысшей точки, возникла еще более высокая вершина, и люди, находящиеся в церкви, услышали голоса тысяч людей снаружи. Одобрение возрастало. Звук был повсюду. Затем, когда он начал затихать, голос Кинга снова усилился, чтобы напомнить о теме, которую он и толпа выбрали вместе.

«Наступает момент, когда люди больше не могут терпеть изгнания из сияющего света июля жизни, вынужденные стоять на пронизывающем холоде альпийского ноября. Тогда.» Рев толпы снова усилился. На фоне топота, сотрясающего деревянные половицы церкви, Кинг был вынужден замолчать[156].

Как и при любом спонтанном выступлении, Кинг не был идеален. Его заключение было слабым. Некоторые фразы были неудачными: «Я думаю, что говорю с законными полномочиями — не то чтобы они у меня были, — но я думаю, что подкреплен ими, что закон, постановление, городское постановление никогда полностью не разъяснялось».