Она указала пальцем на меня. Потом — на Уилли и Донни.

— И с ним, и с ним тоже! С ними всеми трахалась! И маленькому Ральфи бы тоже дала, если бы я ее здесь не связала, чтобы никто не видел ее ног, ее задницу и ее дырку, потому что она, мистер, ничто иное, как дырка — женщина, которая только и умеет, что раздвигать ноги перед мужчиной, стоит только попросить. Да я ей одолжение сделала! Так что мне насрать на тебя и что ты думаешь. Чертов кусок мяса в форме. Солдафон. Дерьмо. Пошел ты! Это, черт возьми, одолжение…

— Дамочка, — сказал Дженнингс. — Думаю, вам пора заткнуться.

Он наклонился поближе и посмотрел так, будто смотрел на кое-что, во что влез на тротуаре.

— Вы меня поняли, леди? Миссис Чандлер? Пожалуйста, надеюсь, что это так. Вот эту вот грязную пасть, которую вы называете ртом, лучше держите на замке.

Он повернулся к Сьюзен.

— Можешь идти, солнышко?

Она шмыгнула носом.

— Если мне помогут подняться по лестнице.

— Лучше понести, — сказал Томпсон. — Она не тяжелая.

— Хорошо. Тогда ты первый.

Томпсон поднял ее на руки и ушел. Донни и Уилли побрели следом, глядя под ноги, будто боялись споткнуться. Папа пошел за ними, будто теперь стал частью полицейского отряда, следил за ними, и я поплелся сзади. Рут шла сразу за мной, наступая на пятки, словно торопилась поскорей со всем покончить. Я оглянулся и увидел, что Рупор идет почти рядом с ней, а офицер Дженнингс замыкает шествие.

Тогда я заметил кольцо.

Оно блеснуло в лучах света, струившихся в окно задней двери.

Я поднимался по лестнице, но в какой-то миг практически перестал сознавать, где нахожусь. Меня обдало жаром. Перед глазами стояла Мэг и просила забрать кольцо ее матери, попросить Рут, будто бы оно принадлежало не Мэг, будто бы она хотела взять его напрокат, будто бы Рут имела на него какое-то право, будто она не была всего лишь гребаной воровкой, и я подумал о том, через что Мэг прошла еще до нашей встречи, как потеряла тех, кого любила, всех, кроме Сьюзен — и что получила взамен. Эту пародию на мать. Злую шутку, которая отняла у нее не только кольцо, но все: ее жизнь, ее будущее, ее тело — и все во имя воспитания, но не воспитывала, а лишь подавляла ее, толкала к пропасти, и наслаждалась этим, радовалась этому и — ради Бога — свела ее в могилу, где ей теперь лежать целую вечность, не увидеть взрослой жизни, исчезнуть бесследно.

Но кольцо осталось. И во внезапной ярости я решил, что тоже могу толкнуть.

Я остановился, занес руку над ее лицом, широко растопырив пальцы, и увидел ее взгляд — удивленный на мгновение, и напуганный — и опустил на нее руку.

Я видел: она все поняла.

И хотела жить.

Она потянулась к перилам.

Ее рот широко раскрылся.

На мгновение я ощутил пальцами холод ее плоти.