— Лен, а тебя-то допрашивали? Ну, этот опер, что заявился сегодня. Я-то сюда поехал — как тебя увидел там, в ресторане, сразу понял, зачем ты приехала. Дурочка, разве можно так, ну позвонила бы… А то прямо сразу так… Ну и что, этот, из милиции, он говорил с тобой?

— Да, — ответила Воробьева, не поворачивая головы.

— Жаль Максимку, такая смерть… Я, как узнал, прямо обалдел. Когда мы в милицию с Авророй и Моховым ездили, Аврора сама была не своя. Я думал, у нее истерика прямо там, в генеральском кабинете, случится.., А неплохо живут генералы… Я аж этому менту в лампасах позавидовал, да… — Симонов выпустил струю дыма. — А о чем тебя этот опер спрашивал?

— О меню, — с вызовом ответила Воробьева.

— А при чем здесь меню? Какое меню? — Симонов наклонился над ней. — Эй, Воробей, ты про что?

— Отстань от меня. — Она хотела оттолкнуть его от себя ногой. Но он крепко схватил ее за щиколотку, потянул на себя. Вроде бы шутливо и вместе с тем сильно, с легкостью преодолевая ее сопротивление. Лена почувствовала резкую боль — пепел с сигареты упал на ее обнаженное бедро. Это было, конечно, чистой случайностью, но…

— Отпусти меня, — сказала она хрипло, с ненавистью.

Он и не подумал, засмеялся, сжал ее щиколотку крепче. Крупинки пепла обжигали кожу, боль была точечной, как булавочный укол.

— Отпусти меня, подонок, ненавижу тебя, убью! — закричала, захлебываясь рыданиями, Лена. Она не хотела — все получилось само собой. Долго, очень долго копилось — и вот прорвалось. Она вывернулась, пытаясь приподняться. Нет, это не случайность. В эту их встречу, в эту их проклятую роковую встречу, которой она так ждала и ради которой столько всего вытерпела и совершила, никаких случайностей уже быть не могло.

Симонов смотрел на нее молча, удивленно. Ей почудилось что-то… Но нет, зрачки его глаз были темны. Сотни раз она целовала эти глаза — эти любимые, обожаемые глаза, видевшие в радужном тумане райские недостижимые врата, вбирала горячими губами трепет их век, колкость густых ресниц. Она размахнулась и с яростным воплем влепила Симонову пощечину. Влепила бы и вторую, но он перехватил ее руку, отшвырнул от себя на кровать, на подушку.

Она молча следила, как он собирает с пола свою разбросанную одежду. После оплеухи он словно отрезвел. Лена вдруг с ужасом поняла: это конец. Столько жертв, столько испытаний, и все, все зря! Он никогда уже не узнает, не захочет узнать, что у них будет ребенок.

Катя зверски не выспалась. Все вертелась в постели, все думала, вспоминала, плыла-путешествовала на теплоходе мимо темных Воробьевых гор с таинственными огоньками в ночи. В результате катастрофически опоздала на работу. К Колосову дала себе твердое слово не ходить. И не звонить ни за что на свете. Но после обеда посидела, поскучала и… спустилась в розыск.

Ноги сами принесли ее к девятому кабинету. Катю терзало любопытство: успел ли начальник отдела убийств побывать в ресторане? И вообще, как он там, после вчерашнего вечера? Лечит ли свой колоритный фингал?

В девятом кабинете, точно горный обвал, грохотали мужские голоса. Катя открыла дверь. Никита работал за компьютером, неумело тыкая пальцами в клавиатуру. Напротив него, спиной к двери восседал верхом на стуле, точно на горячем скакуне, крупный, плотный, похожий на буфет средних размеров блондин в тесном форменном кителе с погонами капитана. Китель едва не лопался по всем швам. Это была, по всему видно, старая, еще советских времен, форма, которую капитану давным-давно пора было сменить. Увы, новой формы что-то не выдавали.