«С чего они так взбудоражены? — недоумевала Асылбика. — Да и возвращаются не ко времени».

У ворот дома стоял ее муж Арслан-батыр и задумчиво смотрел на верхушки вязов, растущих на берегу Назы.

— Отец, н-наш г-гнедой с белой звездочкой г-гонит косяк д-домой, — обратилась она к нему, слегка заикаясь, как это случалось с ней в минуты волнения. — Что скажешь?

— А?

— Я г-говорю, г-гнедой косяк гонит. Что п-приключи-лось с ним, ума не приложу. Слышишь? Не ржет, а стонет.

— Ну?

— Вот и спрашиваю т-тебя — почему? Ох, к-какой ты бесчувственный! — Невозмутимость мужа разозлила ее. Можно подумать, что не о его косяке идет речь. Никаких забот о хозяйстве!

Между тем вожак привел кобылиц в аул. Покусывая их за крупы и тесня плечом, сбил в кучу возле раскидистого могучего дуба, где белели перекладины из боярышника — места для дойки кобылиц. Лошади, очутившись в привычной обстановке, быстро утихомирились, и гнедой издал короткое ржание, как бы показывая: вот, мол, смотрите, полный порядок, все в целости и сохранности. Но сам по-прежнему проявлял беспокойство, прядал ушами, бил передними копытами землю.

— Весь в пене, бедняга! — пожалела его Асылбика.

Сообразив, что жена тревожится не понапрасну, однако все еще продолжая смотреть вверх, на деревья, Арслан наконец-то подал голос:

— A-а, действительно так… Думаю, к чему бы это карканье? Глянь на макушку вяза. Видишь? Одинокий ворон раскаркался. Собственное гнездо ему опостылело, что ли? Ишь, как разоряется. Беду накликивает на нашу голову.

— Я ему про г-гнедого, а он — про ворона! — до глубины души возмутилась Асылбика. — Ты что, оглох? Совсем не слушаешь меня. Может быть, шурале за жеребцом г-гонялся? Что т-тебе стоит ответить?..

— A-а, ты про жеребца… Да, да, разумеется, всю ночь на нем шурале катался. — Арслан метнул на жену из-под густых бровей лукавый взгляд. — Вот что, готовь смолу.

— Все бы насмехался надо мной, б-бессовестный!

— Не шучу. Обязательно нужна смола. Помажем жеребцу хребтину. В другой раз надумает шурале мучить его, вспрыгнет и — прилип. Никуда ему не деться, заполучим живьем.

Асылбика побелела от страха. Пуще смерти боялась она леших-шурале, чертей и прочей нечистой силы. «А вдруг и взаправду шурале носился верхом на гнедом?» — подумала она. Спросить бы, не натер ли леший холку коню, но муж опять поднимет на смех. Успокаивая себя, она робко предположила:

— Нет, наверное, т-табунщик Алимгул устроил себе скачки. Кто, как не он, бродит по ночам и ухает, словно филин.

— А вдруг он из шуралиного рода, Алимгул-то?

— Опять смеешься!..

Чтобы успокоить жену, Арслан пошел к жеребцу, стоявшему в тени дуба. Да, конь был сегодня не похож на себя. Пригляделся внимательней и присвистнул: на морде высохла кровь, на бабках клоками выдрана шерсть, видны глубокие следы укусов.

— С волками схватился, — определил Арслан.

— И я т-тебе о том т-твержу, мол, что-то случилось. А т-ты заладил свое: ворон да ворон. Далась т-тебе эта негодная тварь.

— Ворон — птица вещая, люди не зря так считают. Одинокий ворон кричит — быть войне. Он заранее чует кровь. Знает, будет чем ему поживиться на бранном поле. К крови это, женушка, к крови.