Девочка ложилась на пол и закрывала глаза. А другие дети прикасались к ней пальцами – одним пальчиком прикасались к лежащей девочке. А потом, соблюдая странный ритуал, говорили по очереди: «Пан умер», «Панночка померла».

И пальчиками поднимали девочку. Она плашмя поднималась над полом – ненамного. Сантиметров на двадцать.

Потом говорили те же слова в обратном порядке. Против часового круга. И девочку опускали на пол. Все. Вот и вся игра. Попробуйте приложить один палец к лежащему человеку впятером или вшестером. Да хоть вдесятером. И поднять его. Это невозможно.

Но это было возможно, вот и все. Так мы играли в темной комнате – недолго. А потом снова принимались бегать, прыгать, играть в «колечко, выйди на крылечко» и в другие игры. Все было нормально. И никто из взрослых не знал про игру. Да если бы и знал – что такого-то? Нелепая игра, правда? Для чего она нужна, эта неинтересная игра?

Для того чтобы дети вспоминали, что все не так, как кажется. Мы умели летать. И наше тело когда-то не имело веса. И рядом с этой реальностью есть совершенно другая. Это помогало жить в мире мер и весов. А потом мы привыкли и больше не играем в эти игры. Потом только вспомним, что мы умеем летать; когда попадем в другую реальность. Она рядом. Дети выросли и забыли об этом. А я помню.

И страну, и город, и человека. Можно преодолеть сопротивление и ввести свои войска на чужую территорию. В Ниневию, Мидию или Фракию. Только она останется чужой. Может быть, навсегда. Может быть, надолго. На так долго, что не хватит нашей жизни, чтобы стать своими.

Можно уловками, военной хитростью, подкупом и давлением захватить человека в плен. Поработить его и заставить быть с нами. Можно сделать его покорным. Но душа этого человека будет сопротивляться и вести партизанскую войну. И он никогда не полюбит захватчика, даже если будет покорным и послушным. Иногда он будет бунтовать, этот человек. И вам придется подавлять бунты. И при первой возможности он сбежит, как только будет куда и к кому.

Ни шантажом, ни угрозами, ни подкупом, ни магией нельзя заставить полюбить себя. Захватчик будет вечным оккупантом. Даже если он выстроит в побежденном городе роскошные дворцы или храмы; эти дворцы и храмы будут разрушены при первой возможности. Они чужие. Чужие на захваченных землях.

И тот, кто подавил сопротивление и захватил другого в плен, будет потом горько жаловаться на неблагодарность – от него сбежали! Его предали! А ведь он столько сделал хорошего для этого человека! Захватчик забыл, что он захватчик. Он надеялся, что его полюбили…

Это ложная надежда. Оккупантов не любят, им временно подчиняются. Все уловки, ловушки и капканы, с помощью которых захватывают в плен, бесполезны: потому что нет любви. И не будет, даже если двадцать лет удерживать кого-то рядом с собой. Даже если отдавать все, что есть, строить и украшать, создавать условия, все равно не полюбят. Останутся чужими. И будут смотреть чужими глазами и говорить на чужом языке.

Отступиться честнее и лучше, чем воевать и захватывать. А потом удерживать изо всех сил. Отпустите тех, кто вас не любит. Чтобы они не бросили вас потом. Не освободились от гнета; так они назовут вашу любовь. Вашу любовь назовут неволей и тюрьмой, а вы так старались…