„Да может быть, они и не знали, что Воробьев разорился? – шевельнулось было прежнее соображение. Но Кобылкин сейчас же отогнал его от себя новою догадкой: – Охота велась исподволь, не сразу началась она, – размышлял он, – к ней готовились, создан был план, Воробьев же тоже разорился не сразу… Нельзя и думать, чтобы это разорение не было известно его врагам…

„А вот мы посмотрим, как это он так разорился, – решил, наконец, Мефодий Кириллович, – узнать-то, то не так уж трудно… Теперь же вот что! Змей было две: по одной с каждой стороны – для меня это ясно. С какой стороны ни спал бы Воробьев, пресмыкающееся, то или другое, в зависимости от того, на каком диване – правом или левом – он сидел, настигло бы его; но где же вторая змея?“

Однако этого вопроса он решить не мог, да пока и не занялся им. На очереди были другие дела, более важные и требовавшие большого напряжения.

С такими думами добрался Мефодий Кириллович до квартиры Ракиты. Он рад был отвлечься от пришедших уже в полный хаос мыслей и более часа провел в семье Пантелея Ивановича, утешая Веру Ивановну и лаская ребятишек.

Когда он возвратился, Пискарь и Савчук уже ожидали его.

Принесенные последним вести были неутешительны: Никитина не было; парень успел куда-то скрыться, и, несмотря на все поиски, Савчук нигде не нашел его.

– Изо дня в день он только ночью возвращается, – оправдывался Савчук.

– Что ж, подождем до ночи! – рассеянно сказал ему Мефодий Кириллович. – А у тебя что? – обратился он к Пискарю, заметив, что тот что-то держит в руках.

– Вот, пожалуйте, Мефодий Кириллович, – протянул ему сверток Пискарь, – нашел, в двух фотографиях снимался господин Кудринский…

Кобылкин живо схватил и развернул сверток, но его ждало разочарование. На фотографиях Кудринский был как Кудринский, фотографам удались портреты, и сходство было соблюдено.

„Посмотрим, что Москва скажет!“ – даже вздохнул Мефодий Кириллович.

Уже на пути к Раките у него создался вполне определенный план действий.

Прежде всего он приказал установить бдительное наблюдение за Кудринским, узнать, где он поселил Воробьеву, и тоже наблюдать; немедленно привести Никитина, как только тот будет найден. Затем он сам снесся по телеграфу с Москвою, Лондоном и Владивостоком. В Москве он, указав адрес фотографии, значившийся на обрывке, найденном в вагоне, просил раздобыть портрет Кудринского, если тот снимался там; в Лондон он послал к русскому представителю запрос о банкире Морлее, а во Владивостоке запрашивал о Воробьеве и о том, не осталось ли где в Сибири после него недвижимое имущество и, если осталось, то какое.

Ответы из Лондона и Владивостока не заставили себя долго ждать.

Из столицы Британской империи сообщили Кобылкину, что банкир Морлей постоянно живет в Шанхае, в Лондоне же на Риджент-стрит находится только отделение его банкирской конторы. Сам Морлей более года не был не только в Лондоне, но даже и в Европе.

Ответ из Владивостока тоже помог рассеять мрак, весь мрак. После Егора Павловича Воробьева остались золотые прииски, и ни о каком разорении покойного миллионера здесь не было слышно.