Марья Егоровна слушала, и сердце ее учащенно билось.

– Как звали этого несчастного? – спросила она.

– Сейчас я буду говорить вам, мисс, – схватился за бумаги Морлей и через минуту объявил: – Николай Масленников!

– Слава богу! – невольно вырвалось у Воробьевой восклицание. – Не тот, не тот!

С души у нее отлегло, когда Морлей ответил. Она была уверена, что услышит фамилию Кудринского…

Англичанин посмотрел на нее пристально-долгим взором, и в глазах его отразилось выражение скрытого торжества.

– Я теперь буду разговаривать дальше, – снова начал он. – Для меня нет никакой неизвестности, каковой судьбою пользовались эти люди в вашей этой Сибири…

– Эти люди! – воскликнула Воробьева и почувствовала, что вся так и холодеет.

– Ну, да, мисс, эти люди, – с подчеркиванием произнес Морлей. – Мне нет известности о причинах вашего удивления тому, что я говорил „эти люди“, потому что за товарищем вашего почивавшего отца пошла его вернейшая добродетельная жена и в то же время понесла на своих руках малолеточного сына…

– Дальше, дальше!… – едва имела в себе силы выкрикнуть Марья Егоровна.

Морлей, делая вид, что не видит волнения молодой девушки, невозмутимым тоном продолжал свой рассказ.

Теперь он рассказывал, что Воробьев сумел в несколько раз увеличить похищенную сумму и стал, если не богачом, то состоятельным человеком. В нем пробудился дух наживы, явилась размашистость, непреодолимое стремление к крупным оборотам. Откуда-то Воробьев узнал непреложную истину, что всякое дело – золотое дно для того, кто первый начинает его. Эта истина подтолкнула его вперед. Он решился рискнуть своим состоянием и отправился на Амур, который был в то время сказочною страною для всех искателей счастья и приключений. Повезло там и энергичному Воробьеву. Он быстро стал миллионером и тогда-то, вероятно, под влиянием угрызений совести, он решил поправить сделанное им зло, но – увы! – раскаяние пришло слишком поздно. Несчастную обездоленную семью или, вернее, следы ее Воробьеву удалось найти без особенного труда, но только следы… Горемычные супруги не видели своего несчастия, ибо они были уже в ином мире, из которого нет ни для кого возврата.

– А их дитя? – вся, замирая от волнения, трепещущим голосом спросила Марья Егоровна.

– Я буду о нем иметь сейчас к вам свою речь, – ответил Морлей. – Этот столь молодой ребенок стал виноватым лишь в собственном вашем несчастии.

– Как так? – воскликнула Воробьева.

Но англичанин, не обратив внимания на ее вопрос, с виду бесстрастно, продолжал свой рассказ, хотя глаза его как-то странно блестели, и сам он то и дело вздрагивал.

Прежде всего, он сообщил Воробьевой, что он был товарищем ее отца, когда тот наживал свои миллионы. Общих дел они не вели, но часто встречались, особенно с тех пор, как Морлей поселился в Шанхае. Воробьев часто наезжал туда. У него вдруг оказались какие-то особенные дела на острове Формозе и в самом Китае, особенно в тех портовых городах, которые были открыты для европейцев. Там в одно из свиданий, – так говорил Морлей, – мистер Джордж поведал „древнему другу“ историю своего преступления, сделавшего его глубоко несчастным, признался, как тяжко мучит его совесть и как страстно жаждет он загладить, хотя бы отчасти, то зло, которое он принес своим жертвам.