Утром того же дня, когда разговор между Кудринским и Кобылкиным, начавшийся обоюдною пикировкой, привел их обоих чуть ли не к тесному союзу ради достижения общей цели, Марье Егоровне подали визитную карточку с совершенно незнакомой ей фамилией.

На одной стороне карточки было напечатано по-русски „Иван Иванович Морлей“, на другой по-английски „Джон Морлей, эсквайр“. К русскому наименованию владельца карточки было приписано карандашом: „По делу о мистере Воробьеве“.

Эта приписка заставила Марью Егоровну вздрогнуть: дело шло об ее покойном отце, хотя фамилии Морлея она решительно никогда не слыхала. Карточку Морлея подали Марье Егоровне как раз тогда, когда ее решение о посещении Кудринского было уже принято.

– Просите! – приказала она горничной. – Я выйду сейчас, лишь переоденусь.

Морлей оказался типичным англичанином. Он был высок ростом, худощав и неуклюж. Русые волосы, издали казавшиеся красными, были коротко выстрижены, снизу обеих щек торчали, как рыбьи жабры, длинные бакенбарды; подбородок и верхняя губа, запавшая над выдающейся нижней, были выбриты.

При появлении Марьи Егоровны он низко склонился перед нею и назвал себя. Затем он осведомился, не говорит ли мисс Воробьева по-английски, но поспешил к этому прибавить, что сам в достаточной мере владеет русским языком и может свободно объясняться на нем.

– Тогда уже лучше по-русски, мистер Морлей, – отозвалась Воробьева, – я-то хотя и знаю ваш родной язык, но не настолько, чтобы думать на нем, а по всей вероятности разговор у нас будет деловой.

– О, уез! – отвечал англичанин, но сейчас же, спохватившись, прибавил по-русски: – О, да, да!

Он немного помолчал, провел языком по губам и произнес:

– Я прежде всего позволю себе выразить вам, мисс, глубокое соболезнование по случаю вашей утраты.

Марья Егоровна ответила ему поклоном.

– Утрата очень тяжелая, но – увы! Жизнь и смерть не в руках человека. Особенно понимаемо мне ваше, мисс, горе потому такое, что умерший Джордж Воробьев, ваш отец, был древним моим клиентом и даже искренним другом.

– Вы знали папу? – воскликнула Марья Егоровна.

– О, да! Очень и очень хорошо знал я его!

С этими словами Морлей поднялся с кресла и выпрямился во весь рост; потом его тощая фигура согнулась в почтительном поклоне перед Марьей Егоровной, и он произнес:

– Я был давним и постоянным банкиром покойного мистера Джорджа!

– Вы? Вот как! Я никогда не слыхала от отца.

– У меня нет чести знать, почему покойный мистер Джордж умалчивал об этом. Для себя я объясняю лишь тем, что ваш отец не имел желания так скоро умирать, и когда смерть постигла его стремглав, он позабыл говорить обо мне.

– Да, вы правы… Ах, если бы вы знали, какой ужас пережила я!… Отец, мой единственный друг…

– У вас, – вдруг перебил ее англичанин, – теперь будет еще единственный друг, это, – он ткнул себя пальцем в грудь, – Джон Морлей, эсквайр, Лондон, Риджент-стрит…

Молодая девушка чуть было не улыбнулась этому упоминанию адреса, но сдержалась.

– Благодарю вас, – сказала она, – я надеюсь воспользоваться вашей так мило предложенной дружбой.