Классический особняк номер семь по Кемпден-гроув был восхитителен. Три этажа и подвал, белизна штукатурки, подчеркнутая черными решетками, палисадник перед домом и сплошное великолепие внутри: обои по рисункам Уильяма Морриса[10], величественная мебель, гордо хранящая въевшуюся пыль веков, полки, прогнувшиеся под тяжестью редкого хрусталя, серебра и фарфора. Разве можно сравнить с пансионом миссис Уайт на Риллингтон-плейс, где за половину месячного жалованья Долли снимала комнату, переделанную из чулана, и где нестерпимо воняло дешевой готовкой?

Едва переступив порог дома леди Гвендолен, Долли поняла, что пойдет на любые жертвы, лишь бы тут остаться.

Так и случилось, и Долли была на седьмом небе от счастья. Все портила сама леди Гвендолен. Доктор Руфус справедливо назвал старую даму эксцентричной, однако забыл упомянуть, что ее добровольное заточение продолжается около тридцати лет. Одиночество не пошло на пользу характеру, и первые полгода Долли всерьез верила, что порой леди Гвендолен готова ее убить. Ей потребовалось время, чтобы научиться пропускать мимо ушей хозяйкины эскапады и понять, что за резкостью скрывается подлинная привязанность.

– Не хотите ознакомиться с заголовками? – спросила Долли, устраиваясь на краешке кровати.

– Пожалуй, – леди Гвендолен протяжно зевнула и скрестила маленькие влажные ладошки на животе, – я не возражаю.

Долли открыла последний выпуск «Леди», откашлялась и, придав голосу должную почтительность, пустилась в рассказ о людях, чья жизнь казалась ей вечным праздником. Раньше Долли ничего не знала об их мире. В Ковентри ей случалось видеть роскошные загородные особняки, отец порой с придыханием сообщал о заказах от лучших семейств, но истории леди Гвендолен – о вечеринках в «Кафе Рояль», о том, как они с сестрой Пенелопой (старуха называла ее Цыпочкой) жили в Блумсбери и позировали скульптору, который был влюблен в обеих, – выходили за пределы даже Доллиного неуемного воображения.

Леди Гвендолен с удобством раскинулась на атласных подушках, притворяясь рассеянной, но на самом деле ловя каждое слово. Ее любопытство не знало границ.

– Похоже, в семействе лорда и леди Хорсквит снова разлад.

– Неужели разводятся? – фыркнула старуха.

– Если читать между строк. Леди Хорсквит опять сошлась с этим художником.

– Ничуть не удивляюсь. У нее никакого понятия о сдержанности, только и знает, что потакать своим страстям! – презрительно фыркнула леди Гвендолен. (Иногда, оставаясь одна, Долли пыталась подражать ее шикарному выговору.) – Совсем как мать!

– Это кто?

Леди Гвендолен возвела глаза к лепнине на потолке.

– Кажется, Лайонел Руфус не упоминал о вашей недалекости. Я не одобряю умных женщин, но и дуру не потерплю. Вы глупы, мисс Смитэм?

– Надеюсь, что нет, леди Гвендолен.

– Хм, – фыркнула старая дама, словно еще не приняла окончательного решения на сей счет. – Мать леди Хорсквит, леди Пруденс Дайер, славилась отчаянным занудством. Только и знала, что разглагольствовать о женском избирательном праве. Цыпочка любила ее передразнивать – она умела быть забавной. Наконец леди Пруденс так всех утомила, что больше никто в обществе не хотел с ней водиться. Ты можешь быть вздорной, грубой, упрямой или безнравственной, но никогда, Долли, никогда не будь скучной. Спустя какое-то время леди Пруденс внезапно исчезла.