— Был бы ты настоящий мужик, давно бы дверь починил!

Иванихин вернулся в квартиру, только что не приплясывая. «Удалось!» День развода он про себя называл днем освобождения — ну, а сегодняшний будет считаться днем независимости. Ура, товарищи! Надо отпраздновать.

Он заварил свежего чаю, отрезал себе самый красивый кусок торта с мармеладинкой, откусил, запил…

И грянул праздничный салют. В смысле, стрельнуло — как из пушки. Приторный тортик с горячим чаем добрались до зуба, который давно уже намекал Иванихину о необходимости визита к зубному. А сейчас заявил об этом открытым текстом.

Да уж, выходные получились — хуже некуда. Зуб занял собой остаток субботы и все воскресенье. Он обзавелся флюсом, он требовал анальгина, аспирина я полосканий, он не давал ничем заняться — и болел, болел, болел.

Иванихин еле дотерпел до утра понедельника, когда стало можно позвонить в регистратуру. Его записали на полпервого. «Девушка, я с острой болью!» — «А я вас куда? Если не с острой, тогда на среду». Иванихин позвонил Савельеву, попросил предупредить начальство, что берет больничный на полдня, а нет — так отгул, черт с ним со всем!

Зуб, почуяв вражьим нутром, что ему недолго осталось, разболелся с утроенной силой. Сидеть дома было невмоготу.

Иванихин, едва осознавая, что делает, обмотал шею болотным гадом, надел плащ — и только обнаружив себя в автобусе непривычного маршрута, понял, куда едет.

Во второй раз добираться было быстрее. Это всегда так. Привычная дорога короче.

Как только Иванихин шагнул в знакомую дверь «Приемного пункта», зуб отпустило. Он даже замер на пороге от неожиданности.

— Интересный терапевтический эффект от вневременья, правда? — Новоявленный собеседник приятно улыбался. У него самого два огромных передних зуба выдавались вперед, как у грызуна, что несколько искажало впечатление от улыбки. Вообще он весь — небольшого росточка, с подвижным острым носиком и оттопыренными ушами — походил на комичную мышь. Эдакий Микки Маус, только в костюме и при галстуке. «В тот раз была Снегурочка с Новогоднего утренника, теперь — мышь из Диснейленда, — бестолково подумал Иванихин. — Сговорились они, что ли?» Вслух он сказал:

— А где Сне… э-э-э…

Микки Маус, поддерживая Иванихина под локоточек, увлек его к дивану. Диван, словно бегемот, необъятной тушей разлегся в углу — круглились тугие бока, лоснилась кожаная шкура. Рядом доверчиво растопырила листья юная пальмочка, дополняя облик босса джунглей.

— Вы никогда не задумывались, Павел Сергеевич, о дрейфе атрибутов и символов детства в сознании взрослого человека? — вопросил человечек, подергивая мышиным носом. — То, что казалось праздничным и светлым, с течением времени окрашивается в мрачные, трагические тона, обретает смысл фатума, зловещего рока. Взять, к примеру, карусель… Да вы садитесь, садитесь же!

Он с неожиданной силой толкнул Иванихина, который тщетно мостился на краешке, вглубь дивана. Иванихин взбрыкнул ногами отчаянно скользя, — и безвозвратно, как монета под сервант, закатился задом в ложбину на спине кожаного монстра. Там и затих.