Супруга расстроенно поморщилась и добавила:

– Наша Мария, – на имени особый акцент, – чисто егоза. Уроки учить не желает, с прислугой общается как с ровней и даже нагрубила преподавателю арифметики.

Силантий едва сдержал улыбку. Он вспомнил себя в детстве. Марья пошла в него. И даже лучше, что на мать характером не похожа, хватит в доме и одной снежной королевы. Хотя внешне Марья и Софья были одно лицо.

– Все образуется, душа моя.

– Тебе виднее. – Женщина поправила и без того безупречную прическу с вплетенными в нее лентами и цветами. – Я прослежу за приготовлениями. – И добавила невпопад: – Не прохладно ли в саду, Силантий Матвеевич? Может, все же в доме останемся?

– Софья, август на дворе. Дождя уже неделю не было, солнце печет.

– Тебе виднее, – повторила она и, сделав легкий реверанс, покинула зал.

Силантий остался один и, как это обычно с ним бывало, предался воспоминаниям.

Перед глазами встала та страшная ночь, когда его товарищи вырезали и сожгли половину цыганского табора. Воспоминания, даже после стольких лет, были такими яркими, что он снова почувствовал запах гари и услышал детский плач.

Как ни старался, как ни гнал от себя страшные мысли, забыть ничего не получалось. Первое время просыпался среди ночи с криками, мокрый как мышь, и долго потом не мог заснуть.

А все она, Дарина. Приходила во сне почти каждую ночь, вставала перед ним и смотрела бездонными черными глазищами. Рана на груди сочилась кровью, а она улыбалась и не говорила ничего. Только во взгляде все читалось без труда. Боль, страх и ненависть. Лютая, ледяная ненависть.

И роза на плече. Почерневшая, прогоревшая.

Она прокляла его тогда, страшно прокляла. Да только, видать, не настолько сильно оказалось цыганское проклятье.

После этого происшествия их полк перевели в Санкт-Петербург. За следующие годы карьера Силантия взлетела до небес. Он дослужился до генерала, получил ордена за доблесть и героем вернулся домой, а там Русалова уже ждала новость. Родители таки добились согласия на брак с дочкой помещика Соломатина Софьей.

Он не хотел этого брака, не было у Силантия любви к этой холодной, надменной красавице, но родительское слово – закон. К тому же возраст уже приближался к тридцати, пора и семьей обзавестись. Да и полюбить уже никого больше не сможет. Дарина точно душу выжгла!

Порой казалось, что Софья Михайловна все это по взглядам и прикосновениям его читает. Любила ли его жена? Силантия это не заботило. А уж когда супруга родила дочку, то совсем все просто стало. Спальни у них с тех пор были разные, что обоих вполне устраивало.

Марьюшку Силантий любил беззаветно, и она отвечала ему тем же. А вот Софья – снежная королева – к дочери относилась снисходительно. Может, и любила, но как-то отстраненно, не материнской любовью – точно одолжение делала.

Марья всеми силами тянулась к матери, но всегда как на стену натыкалась и не понимала, почему же так происходит. Все же матушка родная. Не раз Силантий заставал дочку в рыданиях, но на все расспросы она отвечала односложно: грустно, ушиблась, живот болит… Он гладил ее пшеничные локоны, заглядывал в глазенки, которые в такие моменты почти теряли цвет и были серыми, как тучи перед дождем. Успокаивал как мог. Старался радовать обновками, на ярмарку в город возил. Да только понимал, что материнскую любовь ничем не подменишь.