— Они чистые, — сказал он.

— Не сомневаюсь, — спохватилась я. — Хочу отметить, что для одинокого мужчины и посуда, и кухня ваша содержатся в отменном порядке.

— Моей заслуги здесь нет, — безмятежно пояснил Тобольский. — Порядок обычно наводит Лариса. Когда у нее появляется соответствующее настроение.

Я пригубила свой стаканчик, поставила его обратно на стол.

— Тогда почему вы ей это настроение портите?

Тобольский только взглянул на меня, пожал плечами. Наклонился к плите, открыл дверку. Сухие смолевые обрезки досок занялись дружно, я подвинула табуретку поближе.

Сидела и молча смотрела на огонь, а Тобольский так же молча смотрел на меня: я не видела его лица, но когда тебя внимательно разглядывают со стороны, то обычно чувствуешь чужой взгляд. Нового здесь, разумеется, я ничего не скажу, однако слово «парапсихология», правда, совсем недавно, но появилось и в энциклопедических словарях.

А я смотрела на горящие доски, думала о Ларисе Шараповой, и мне ни о чем не хотелось говорить. Я не сразу заметила протянутый мне стаканчик с коньяком.

— Задумались?

— Задумалась, — сказала я. — Понимаю огнепоклонников, они верили, что огонь не только согревает тело, но и очищает душу — выжигает из нее скверну.

— Неужели вы этому верите?

— Нет, конечно. А хотелось бы.

— Есть что выжигать?

— У каждого из нас, наверное, есть.

Тобольский помолчал, тоже уставился на огонь.

— Я отношусь к огню проще, возле него просто хорошо посидеть вдвоем.

— Так почему вы не сидите вдвоем?

— Я сказал — посидеть. Разок-другой. На более продолжительное сидение меня уже не хватает.

— Вы непостоянный или просто не уважаете женщин?

— Как вам сказать… Вероятно, я отношусь к ним излишне потребительски… — Из печки выскочил уголек, Тобольский ловко подхватил его с пола и забросил обратно. — Для меня женщина… вы извините за цинизм.

— Ничего, продолжайте. В негативной оценке женщин у вас имелись и более именитые предшественники, и, как видите, мы еще живем. И кое-когда нас даже любят.

— Лично я на женщину всегда смотрел, как на инструмент…

— Вроде скрипки, — решила я подсказать.

— Если хотите. Скрипки, на которой можно бы сыграть «Крейцерову сонату»…

— А у вас получается «барыня»! — закончила я.

— Вот именно — «барыня»… Или, в лучшем случае, «цыганочка», — усмехнулся он и приглашающим жестом поднял свой стаканчик. — Так за «цыганочку»!

— За «Крейцерову сонату»! — отозвалась я.

И тут — как в хорошо отрепетированной пьесе — в дверях появился Максим. Тобольский вспомнил про кофейник, налил кофе в чашку. Максим сполоснул руки возле умывальника, присел к столу. Взял халу, простецки отломил завиток, положил на него пластик сыра.

— «И, благословив, переломил хлеб за столом…» — негромко сказала я.

— «Тайная вечеря»? — вспомнил Тобольский.

— Да, только Максим мало походит на Христа.

Максим коротко взглянул на меня, и я догадалась, что он мог бы сейчас сказать — на кого похожа я… Я опять отвернулась к огню.

— Как твой рысак? — эти слова были еще из нашего сценария.

— Мне трудно там управиться одному, — так же заученно ответил Максим. — Вы не могли бы мне чуточку помочь? — обратился он к Тобольскому.