— То есть как это отсутствует слепая кишка? — вскричал Стивен.

— Да, сэр, отсутствует! Помню, как однажды, когда туша плавала рядом с судном, мы перебирали ее внутренности длиной сто шесть саженей…

— Не может быть, — пробормотал Джек, отталкивая от себя стакан.

— … и не нашли даже намека на нее. Не было никакой слепой кишки. Зато мы обнаружили огромное, с ярд длиной, сердце. Помню, мы положили его в сетку и подняли на борт. Доктор измерил его и подсчитал, что с каждым ударом оно перекачивало десять-одиннадцать галлонов крови. Аорта имела сечение в фут. Помню, что вскоре мы привыкли к зрелищу огромных теплых внутренностей, а еще однажды мы разделывали самку с детенышем внутри нее, мистер Ледбеттер показал мне пуповину, плаценту и…

Джек Обри заставил себя отвлечься от рассказа Аллена. Он видел гораздо больше крови, пролитой в яростных схватках, чем большинство людей, и не был чересчур щепетилен, но это хладнокровное убийство было ему не по душе. Пуллингс и Моуэт были такого же мнения, и когда Аллен понял, что его повествование производит дурное впечатление, он сразу сменил тему разговора.

Капитан очнулся от своих мыслей, услышав имя Ионы. Он было подумал, что речь идет о Холломе. Но затем понял: Аллен сказал, что, судя по анатомии морских гигантов, пророка, без сомнения, проглотил кашалот. Кашалоты и нынче изредка встречаются в Средиземном море.

Моряки, обрадованные тем, что освободились от фаллопиевых труб и желчных выделений, заговорили о кашалотах, которых они видели в Гибралтарском проливе. Что касается Ионы, то судьбу пророка (правда, без надежды на счастливый исход), увы, мог разделить каждый моряк… Трапеза в каюте Джека Обри закончилась самым задушевным образом. От морских разговоров перешли к сухопутным: стали вспоминать пьесы, которые видели, и балы, на которых танцевали. Под занавес настал черед рассказа об охоте на лис, во время которой гончие Моуэта и мистера Фернея наверняка наградили бы своих хозяев добычей, если бы мистер Ферней с наступлением темноты не угодил в дренажную канаву.

Гости капитанской каюты были по горло сыты кровавыми подробностями китобойного промысла, чего нельзя было сказать о кают-компании для младших офицеров. Штурман, в отсутствие капитана поощряемый судовым врачом и капелланом-натуралистом, вопреки неодобрению части сотрапезников, смог рассказать о всех анатомических особенностях китов, которые удержались в его цепкой памяти. Во всяком случае, мистер Адамс, казначей, человек ипохондрического склада, любил такие рассказы, не говоря о Говарде — офицере морской пехоты, которому даже описание гениталий кашалотихи напоминало о любовных утехах.

Впрочем, не все в историях Аллена было столь ужасно — многое вовсе не имело отношения к анатомии.

— Я читал рассказы о плаваниях в северных морях и о преследовании китов, — произнес отец Мартин, — но я никогда не мог понять экономическую сторону китового промысла. Как вы сравните промысел в северных и южных районах с этой точки зрения?

— В годы моей молодости, — отвечал Аллен, — а это было до того, как уровень вод вблизи Гренландии снизился, считалось, что пять хороших китов окупят экспедицию. В среднем мы могли добыть по тринадцати тонн китового жира из каждого экземпляра и около тонны китового уса. А в те дни тонна китового уса стоила около пятисот фунтов. Китовый жир шел по двадцать фунтов или чуть больше за тонну. Кроме того, полагались наградные по два фунта для всего экипажа, так что всего выходило около четырех с половиной тысяч фунтов. Сумму эту надо было делить на пятьдесят человек, и, кроме того, свою долю должен был иметь судовладелец. Но все равно получалась приличная сумма. А теперь ворвань стала стоить тридцать два фунта, китовый ус подешевел и стоит не больше девяноста фунтов. Киты измельчали, их стало меньше, и ушли они дальше, поэтому теперь, чтобы не прогореть, надо добыть за одну экспедицию около двух десятков штук.