Максим, когда узнал, что моя мама из очень простой семьи, удивился и сказал: «Если в провинции рождаются, здравствуют, самовоспитываются такие женщины, то НАТО нам не страшно». Пролил мне бальзам на сердце. Можно любить человека, но не гордиться им. Но гордиться тем, кого любишь, — счастье другого, высшего уровня.

Я принадлежу к поколению, которое с пеленок одето в джинсы. Если на тебе брюки, а не кринолины с тюрнюрами, то большого значения не имеет: разошлись ли твои коленки, подсунула ли ты под стул ноги. Но мама стояла твердо. И постоянно требовала: «Не сутулься!», «Сиди ровно!» «Расправь плечи, не горбься!»

Они ели. Жадно и торопливо. Все, кроме мамы. Она смотрела то на меня, то на Максима. Под ее взглядом я расправила плечи, выгнула грудь колесом, шею вытянула на максимальную длину сухожилий, подбородок задрала кверху. Пусть выгляжу нищенкой, зато у меня гордая стать. Маме спасибо.

К ней и обратилась:

— Поехали домой, нам здесь делать нечего!

Мои слова прозвучали бы твердо, если бы не шмыгнула носом, из которого продолжали литься остатки слез.

— Не-не-е! — возразил Максим, вернул ложку в салатник, помахал рукой, призывая маму оставаться на месте.

— Отпусти меня! — попыталась я вырваться, но муж держал крепко.

— Минуточку! — быстро глотая, попросил Максим. — Всем оставаться на местах. Мы сейчас обсудим кое-что и вернемся.

И поволок меня на кухню.

— Обсуждай, — сказала я, когда муж усадил меня на табуретку, добавила издевательски: — «Кое-что». — И тут же выпалила: — Подлец!

— С некоторыми оговорками принимается. Скажем, на четверть подлец, вынужденный.

— Бабник! Донжуан, Казанова и похотливый козел!

— О, какие термины! Женщины мне нравятся, никогда не отрицал.

— Подлец в квадрате.

— Может, перестанем упражняться в арифметике? Я тебе никогда не изменял, а до Нового года меньше получаса. Доказательств моей вины у тебя…

— Навалом! — вскочила я с места и рванула к двери.

— Куда? — схватил меня Максим.

— За сумочкой.

Пулей слетав в прихожую, я вернулась и стала выкладывать фото на стол:

— Вот, пожалуйста, еще, еще и еще. Везде целуешься, полМосквы облобызал.

— Качество снимков оставляет желать, — с брезгливым интересом рассматривал фото Максим. — Раскошелилась на частного детектива? Дорого берут?

— Скидку предоставили, не обеднела. Внимание отвлекаешь, разговор переводишь, оправдания придумываешь, а конкретно сказать…

— Ты мне не даешь слова вставить!

Наконец стал нервничать, повысил голос. С той минуты, как я пришла, когда рыдала, с лица Максима не сходила благодушная улыбочка Мол, наша девочка по пустякам расстраивается. Бушевать, когда объект твоих горестей сохраняет насмешливое спокойствие, — удовольствие ниже среднего. Но я добилась-таки своего: Максим стиснул зубы, нахмурил брови.

— После всего… после этого, — трясла я фотографиями, — развожусь с тобой! Немедленно!

— Дура! — гаркнул Максим. — Разводится она!

Тут дверь кухни приоткрылась, и Майка запищала:

— Гуся! Гуся!

— Какого черта, Майка? — повернулся к ней Макс. — Какого «гуся»?

— Гуся в духовке надо спасать, сгорит. Можно плиту выключить?