— А теперь салаты накладывайте, заветрились уже, наверное, и заливное почти растаяло, — угощала Майка, когда все выпили.

И меня, с моими страстями и горестями, опять задвигали в сторону. Будто закуски важнее моих бед.

— Как вы смеете жрать?! — воскликнула я. — Когда я в муках?

— Очень есть хочется, — ответил Саша, наваливая в свою тарелку гору еды. — Второй час сидим, от запахов нутро свело.

— Всем на меня плевать! — еще громче вскричала я.

— Тише! — дернула бровью мама. — Перестань вопить. Ты выглядишь карикатурно.

Еще один приемчик. Мама, а вслед за ней Майка и Максим, зная, что я панически боюсь плохо выглядеть, могли подобным замечанием добиться своего.

Максим, например, говорил:

— Когда стенаешь по поводу разбитой вазы, похожа на бабу Бабариху.

— Очередной кокнутой вазы! А какая внешность у Бабарихи?

— В базарно-торговом стиле.

Пока я пытаюсь мысленно представить составляющие этого стиля, муж обнимает меня, уверяет, что не все потеряно, что «больше не будет», и мне предоставляется возможность в постельке доказать, что я не на рынке ошиваюсь.

Мама, когда в последних классах школы я наряжалась под первую красавицу из десятого «А», спрашивала:

— Это сейчас модно? Уверена? На мой взгляд, с ядовитыми тенями на веках и челкой, как загнутые сосульки, ты изображаешь пародию на приму провинциального театра.

И я шла умываться и причесываться по-старому.

Майка, когда после ее разводов я клеймила Владостасов на чем свет стоит, бормотала:

— Ой, Лидуся, ты сейчас точь-в-точь — моя мама, когда папу песочит.

У Майкиной мамы много достоинств, но быть похожей на нее? Извините.

Теперь приемчик не действовал. Во что одета, я прекрасно помнила. Волосы не мыты три дня. Лицо, неудобренное кремами, после соленых потеков слез, напоминает, очевидно, красно-пятнистую шелушащуюся свинячью харю. Нос раздулся, глаза воспаленные… Словом, хуже быть не может, поэтому не пытайтесь поймать меня на старую удочку.

В сознании собственного уродства было даже какое-то мозахистское удовольствие: я отвратительна, поэтому могу творить, говорить что взбредет.

— Да, мамочка! — с надрывной обидой произнесла я. — Не только выгляжу карикатурно, но вся моя жизнь, оказывается, — принудительный юмор.

— Максим? — повернулась она к моему мужу.

— Сейчас, секунду!

Говорил с набитым ртом. Не отпускал мою руку, крепко держал. И в то же время большой общей сервировочной ложкой черпал салат и оправлял себе в рот.

— Вкусно, Майка! — похвалил он. — Для меня Новый год без оливье…

— Что для меня без снежинок? — показала Майка на окна.

Кроме меня и мужа, все уже сидели. Мы торчали как свечи.

Максим торопливо заглатывал салат. Майка улыбалась, польщенная оценкой ее кулинарных способностей. Саша молотил из тарелки будто беспризорник. Мама ничего себе не положила.

Ее спина была — стрункой. Аристократические позы в нашем роду, крестьянско-пролетарском, не водились. Но мама когда-то, в юности, по книжкам выработала правильную осанку и умение сидеть в мягком кресле, располагающем к вольной позе, — на краешке и с ровнехонькой спиной. Она считает, что человек — это то, что он сам из себя сделал. Одни по жизни сутуло ковыляют, а у других осанка и манеры настоящих леди. Причем антураж, публика не главное: девушка для себя должна в первую очередь цену иметь, а потом — для остальных.