Сценарий прочитал уже в поезде, да и то — лишь свои сцены. Там сериал на двадцать серий, про бандитов и правоохранителей, я шесть лет работал в этих сферах, мне уже не очень интересно про такое читать.

Обсудили с режиссёром детали, подписали с директором договор, и через две недели я объявился на съёмочной площадке.

Стою, озираюсь. Повторяю про себя текст.

Не скажу, что я был очень напуган, но некоторый мандраж всё-таки почувствовал. Народу вокруг оказалось чуть больше, чем я ожидал, к тому же в моём вагончике переодевались всякие знаменитые артисты, чьих имён я, естественно, не помнил — зато видел их лица в разных журналах и цветных газетах.

На улице была осень, и всех кормили кашей с тушёнкой из пластиковых тарелок.

Медленно вылуплялось на свет хмурое утро.

Как всякий неофит, я думал, что кино снимают подряд — в той же последовательности, что его видят зрители на экране, — давая артисту возможность вжиться в шкуру героя, свыкнуться с ней, стерпеться. Чтоб когда этого героя, к примеру, решат убить, он натурально о своей новой шкуре переживал и в сцене смертоубийства как следует страдал и терзался.

Не тут-то было.

Съёмки начались с последней моей сцены.

В этой сцене меня как раз убивали.

Мало того, что я был морально не совсем готов к новой работе, тут сразу ещё и погибай.

В 9 утра меня начали убивать.

Сцена, в общем, была следующей: я стою на улице с мальчишкой, который по ходу сюжета стал моим другом. Но это по ходу сюжета, а так я его вообще не знаю. Меня окликают двое негодяев и тут же начинают в меня стрелять из пистолетов.

Моей задачей было схватить пацана и бросить его в безопасное место, за машину, самому одновременно получить пулю в спину, — чтобы у меня на спине «взорвался» выстрел, мне привязали на грудь нехитрое устройство, а я должен был, эффектно и быстро повернувшись к камере спиною, нажать на специальную кнопку, — после чего упасть на капот автомобиля, скатиться вниз, обнять мальчика, произнести предсмертный монолог и благородно отойти в мир иной.

…И вот началось.

Услышал, как меня окликают. Схватил и бросил пацана. Выстрелы — нажимаю на кнопку. Падаю на капот, чёрт, больно. Скатываюсь, обнимаю пацана. Произношу монолог. Покидаю бренный мир под прицелом камеры.

Дубль два. Камера. Мотор.

Услышал, как меня окликают. Схватил и бросил пацана. Выстрелы — нажимаю на кнопку. Падаю на капот, скатываюсь вниз, чёрт, это действительно больно. Переворачиваюсь, ой, опять больно, обнимаю пацана. Произношу монолог, стараясь не смотреть ни на пацана, ни на камеры, ни на режиссёра. Покидаю бренный мир.

Дубль три.

Дубль пять.

Дубль семь.

На ногах у меня наколенники, на руках налокотники — но они не спасают, падать с машины на асфальт неизменно больно, и я весь постепенно покрываюсь синяками и ссадинами.

Всякий раз специально обученные девушки наливают мне в рот какой-то розовой жидкости и просят, чтоб я её не пил — во время предсмертного монолога она должна у меня выливаться струйкой изо рта, типа это кровь.

И вот я с сиропом во рту, падаю, жму на кнопку, переворачиваюсь, обнимаю мальчика, говорю… чёрт, опять не течёт этот сироп… Отплёвываюсь, как чахоточный, всем чем могу.