– А после идем левее, так? – уточнил Миклашевский.
– Ага, – подтвердил Ерофеев.
– Хлопцы, а шо, если и там мины? Ни за шо сгинем, – продолжал скулить Цибуляк.
– Степан, не хочешь, вертайся! – отрезал Ерофеев и, подождав, когда погаснет ракета, пополз к мрачной громаде КВ.
В тумане, косматыми языками наползавшем со стороны ручья, танк напоминал истерзанное гигантскими когтями чудовище. Броня лохмотьями свисала на землю, ствол был завязан немыслимым узлом, а гусеницы бугрились волной. Ерофеев уверенно продвигался к нему. Миклашевский старался не сбиться с его следа, но каждый раз, когда руку обжигал холод металла, в нем все замирало. Пока удача была на их стороне. Поразительная зрительная память Ерофеева не подвела, они благополучно добрались до танка, перевели дыхание и изготовились к следующему броску.
Впереди лежал еще один сложный участок в минном поле. Артиллерия превратила бывшую машинно-тракторную станцию в каменоломни. Единственным ориентиром служила чудом уцелевшая и напоминавшая решето водонапорная башня. На этот раз очередь идти первым выпала Миклашевскому. Каждый шаг в этом лабиринте смерти давался ему с трудом, в тот миг, когда он ступал на песчаный бугорок и ноги разъезжались в стороны, сердце на миг замирало, а затем начинало биться, как кузнечный молот. Метр за метром, отсиживаясь в воронках, когда в воздух взлетала осветительная ракета, он, Цибуляк и Ерофеев приближались к немецким позициям.
Минное поле осталось позади, и на смену страху пришла боль – физическая и моральная. Развалины щетинились обломками кирпича, металла и арматуры, безжалостно терзали ноги и руки. Миклашевский, сцепив зубы, продолжал упорно продвигаться к гитлеровским окопам. На последних метрах минного поля ему пришлось пробираться по телам боевых товарищей – жертв предыдущих атак штрафного батальона. От тошнотворного запаха мутило сознание, руки горели нестерпимым огнем, когда натыкались на искромсанные осколками и пулеметными очередями тела. Чем меньше метров оставалось до вражеских позиций, тем все чаще пальцы вязли в разложившейся человеческой плоти и натыкались на осколки костей. Они – неизвестные Миклашевскому боевые товарищи и после своей гибели помогали ему найти путь на поле смерти.
Наконец перед ним возникло ограждение из колючей проволоки, за ним угадывалась траншея. Миклашевский, Ерофеев и Цибуляк залегли и напрягли слух. Немцы не подавали признаков жизни, напуганные отчаянными вылазками советских разведывательно-диверсионных групп, они вели себя осторожно и строго соблюдали светомаскировку. Миклашевский подполз ближе к траншее и прислушался. Справа донеслись приглушенные голоса, на мгновение возникли и исчезли два тлеющих огонька от сигарет. Он взял влево, подальше от поста, Ерофеев с Цибуляком последовали за ним. Под прикрытием кустарника они поползли к траншее, уходившей вглубь боевых порядков. Она вывела их к блиндажу. Сквозь неплотно прикрытую дверь пробивалась тонкая полоска света. Миклашевский подобрался к брустверу, подался вперед и отшатнулся.
Они появились неожиданно. Их было двое: один высокий и худой, как жердь, второй – приземистый, чем-то напоминающий бульдога. «Жердь» щелкнул зажигалкой, слабый огонек выхватил из темноты небритое, скуластое лицо с неправдоподобно длинным носом, напоминающим клюв птицы, и крепкие белые зубы, обнажившиеся в оскале. Миклашевский впервые так близко видел живых врагов – фельдфебеля и рядового. В них не было враждебности, они о чем-то оживленно переговаривались. Рядовой склонился к плечу «бульдога» – фельдфебеля и что-то сказал, тот хохотнул.