Я отправляю ей эмодзи с изображением окна и дважды проверяю, заперта ли моя дверь. Родители не стали бы возражать, если бы я просто спустился поговорить с Деб, это всего лишь этажом ниже, но видеть их сейчас – выше моих сил.

Представляю, как родители придут проверить, как я, и не услышат никакого ответа. Они подумают, что я их игнорирую, или, если им придет в голову использовать тот маленький золотой ключик над дверным косяком, обнаружат, что птичка вырвалась на волю. Тогда они хотя бы на пару секунд перестанут грызться и вздохнут в унисон: «Вот дерьмо». И на этот раз я не буду пытаться ничего делать, чтобы решить наши общие проблемы.

Наконец-то про меня вспомнят.

Я поднимаю оконную створку, а затем москитную сетку. Выбираюсь на пожарную лестницу и чувствую, как ветер пронизывает мое тело. Мне нравится это ощущение, освежающее и успокаивающее, поэтому я вольготно располагаюсь на сетчатом полу. Окидываю взглядом пейзаж внизу: прогуливающихся пешеходов, родителей с детьми и собаками, прочих горожан, спешащих домой, чтобы успеть поужинать до захода солнца. Велосипеды, автомобили, грузовики и кирпичные здания выстроились вдоль проспекта. Возвышающиеся чуть дальше деревья закрывают вид на кирпичные дома.

Возможно, я стою здесь последний раз.

Может быть, это мои последние выходные в Бруклине.

Добравшись до третьего этажа, я какое-то время медлю у открытого окна Деб. Прозрачные шторы задернуты, и я вижу сквозь них, как ее силуэт отчаянно мечется по комнате туда-сюда: наверное, она собирает грязное белье в корзину, чтобы я смог где-то присесть.

Я потрясенно отшатываюсь, будто меня ударили, и опираюсь на перила: ведь я собираюсь сказать своей лучшей подруге, что уезжаю – очень скоро и неизвестно насколько. Вероятнее всего. Если только не окажется, что папу кто-то по-крупному разыграл.

Деб раздвигает шторы, и у меня перехватывает дыхание. Она видит мое лицо – кажется, по нему струятся слезы – и удивленно открывает рот.

Грудь покалывает знакомая боль. Мне не впервой видеть у Деб такое выражение лица. Я и раньше давал ей поводы так на меня смотреть. В прошлом году я, в приступе паники, залез к ней в окно, чтобы порвать с ней отношения.

По какой-то причине я не стал успокаивать ее рассуждениями, что мы отдаляемся друг от друга, или смотрим в разные стороны, или хотим сосредоточиться на учебе и поискать новые варианты. Я заранее тогда отрепетировал все эти фразы.

Но Деб была моей девушкой… и лучшей подругой. Она не заслуживала столь жалких оправданий, поэтому я сразу перешел к делу:

– Я целовался с Джереми.

Мы поговорили об этом, и она – правда, спустя несколько месяцев – меня простила. Дело в том, что мысли о Джереми никогда меня не покидали. Долгое время он оставался для меня недосягаемым старшеклассником и я довольствовался Деб. К несчастью для нее, я обнаружил нечто большее, чем просто удовлетворение, когда утонул в его губах, ощутив на наших языках вкус светлого пива.

Я обрел пламя и страсть, которых мне так не хватало. Моя личность меняется чуть ли не с каждой минутой, но я знал, что я гей, – и Деб тоже это понимала. Дело не в том, что мне не нравились цисгет