— Судя по всему, господин поручик, вы опять стали причиной очередной ссоры. Я прав?

— Как всегда, господин подполковник, — с оттенком вызова ответил ему граф.

— Вы чересчур самолюбивы и кичливы, господин Бахметьев-Кричинский, — граф горделиво вскинул подбородок и только открыл рот, как подполковник опередил его. — Не торопитесь мне дерзить, я еще не все сказал. Так вот. Из-за этих вздорных качеств вы попали в очень неприятную историю, которая вполне могла закончиться уголовным следствием и несмываемым позором для всего вашего рода. С великим трудом это дело удалось замять. При вашем поступлении сюда, меня ознакомили с ним и просили хранить его в тайне.

— Вы мне угрожаете, подполковник?!

— Помилуй бог, граф. Наоборот. Спасаю вас от смерти.

— Мне не нужно ни вашей, и ни чьей-либо снисходительности! Я всегда сам решаю, как себя вести и что мне делать! Я доступно объяснил?!

Пашутин поморщился. Похоже, что эта выходка у граф была далеко не первая.

"И не последняя. Чего он его терпит? Гнал бы в шею!".

Подтверждение моим мыслям было озвучено подполковником сразу, стоило мне так подумать.

— Господин поручик, у нас здесь не воспитательное учреждение, а военные курсы, но, похоже, тот, кто определил вас сюда, не видел в этом никакой разницы! Так я это исправлю! Прямо сейчас вы пойдете со мной в канцелярию, где я прикажу выдать вам документы на отчисление с курсов по состоянию здоровья. Следуйте за мной, поручик!

Татищев в Стокгольм поехал не один, взяв с собой секретаря-референта из министерства иностранных дел. Он его знал с того времени, когда пребывал в Берлине, в качестве личного представителя императора. Фонарин Леонид Феоктистович должен был запустить механизм встречи с немцами, явившись в русское посольство по прибытии в Стокгольм. Через него также должна была осуществляться связь с российским посольством, поскольку было решено, что на предварительной части переговоров не может быть официальных лиц. Это было сделано для того, чтобы в случае срыва переговоров или серьезной утечки информации никто не мог обвинить Россию в том, что она ведет переговоры за спиной союзников.

После его визита в посольство, с Татищевым должна была связаться немецкая сторона. Когда Пашутин узнал обо всем этом, он с минуту размышлял, после чего изрек: — Ох уж эти мудрецы! Это же надо такое придумать!

Мы расположились в соседнем купе и вели дежурство, одновременно приглядываясь к секретарю, полному и начавшему лысеть, лет тридцати пяти, чиновнику из министерства иностранных дел. Фонарин Леонид Феоктистович, несмотря на свой длинный нос, брюшко и намечавшуюся лысину, имел волнующий тенор и хорошо подвешенный язык, благодаря которым, быстро нашел себе компанию из двух дамочек бальзаковского возраста, с которыми и провел почти все время нашего путешествия.

Для меня поездка оказалась довольно скучным занятием. Пили, ели, а в промежутках развлекали себя картами и пустопорожними разговорами. По прибытии Татищев с секретарем, направились в гостиницу, которую посоветовал Фонарин, ранее неоднократно бывавший в Стокгольме по делам министерства. Мы сняли номер в маленьком отеле, расположенном в полусотне метров от места проживания наших подопечных. На следующее утро Фонарин отправился в русское посольство, а еще через три часа к окну своего номера подошел Татищев и стал любоваться видом на улицу. Он простоял так минут пять, а потом развернулся и ушел вглубь комнаты. Это был условный знак, означавший, что ему звонили немцы и назначили встречу. Пашутин тут же перезвонил ему и узнал о месте встречи. Это был небольшой ресторан. Мы не знали, что его хозяином был немец, работавший на германскую разведку, и в нем нередко назначались подобные встречи. Сопроводив Татищева на небольшую прогулку, а затем в ресторан, мы спустя пару часов вернулись обратно в гостиницу. Мы уже сидели за столиком в кафе, которое находилось напротив гостиницы, как раздался звон разбившегося стекла. В следующее мгновение мы были уже на ногах. Выбежав на улицу, увидели разбитое окно в номере Фонарина.