Камбалин обвел веселым взглядом большую, сотни в три, толпу понурившихся крестьян. Как он и предполагал, все они оказались местными уроженцами, из таежных сел Тушамы, Невона и Карапчанки, что растянулись по берегам Ангары на добрых полсотни верст. Опытный полковник оказался прав – партизаны не рассчитывали, что белые не только станут драться, но у них еще окажутся в колонне пушки. И хотя на открытую позицию была установлена одна трехдюймовка, остальные три везли на санях в разобранном виде – мороки много тащить пушку на колесах по санному следу даже по гладкому льду, по таежным проселкам орудие зимой вообще не протащишь, – но этого за глаза хватило. Две шрапнели начисто разворотили прибрежные кусты – стрельба с острова сразу прекратилась. А затем застрекотали пулеметы, «подстригая» кустарник и высокие сосны, – сбитые пулями ветки падали на головы ошалевших от страха мужиков.

Какой тут бой – тут даже самые упертые моментально осознали, что если белые начнут серьезно обрабатывать остров, то никого в живых не оставят. Сдались сразу, за неимением белого флага ограничились выбрасыванием на лед винтовок и ружей. Затем поднимались с поднятыми вверх руками. Правда, не все – нескольких вожаков, наиболее яростных большевиков, которые вздумали под угрозой расправы заставить драться до последнего патрона, просто пристрелили в спину или зарезали ножами.

Народ в здешних местах суровый и бесхитростный: закон – тайга, а медведь прокурор!

Всех пришедших «братчан» наскоро повязали и выдали на расправу – раз те закоренелые красные, иначе бы не подались со своих насиженных мест так далеко на север, то пусть белые их и судят. Полковник Камбалин, ввиду болезни генерала Сукина, поступил просто – приказал пришлых расстрелять и спустить в проруби, что были большевиками заранее выдолблены во льду. А местные крестьяне наперебой объяснили, кого там собирались живьем топить после сдачи в плен белогвардейского отряда. Теперь нужно было решать, что делать с местными ополченцами, их мобилизовали подчистую, от безусых юнцов до заросших седыми бородами стариков.

– Омманули нас, ваш бродь, – гундосили все хором. – Читали гумаги, злыдни, мол, идут, всех режут. Мы баб и девок попрятали, а сами сюда пришли. А вы наши, русские люди! Как есть, омманули, подлые!

Камбалин ни на грош не поверил их показному покаянию, хотя видел, что страх пробирает мужиков основательно. Кто-то за его спиной отчетливо хмыкнул, донесся иронический шепот одного из офицеров полка: «Если бы я сам эту листовку прочитал, то с ножом бы на остров пошел с такими варнаками, как мы, сражаться!»

Улыбавшиеся офицеры взорвались хохотом – красная агитация была проста и незатейлива, но действенна. Кому из крестьян не захочется свои хозяйства от «лютого зверья» уберечь, что всех грабит, режет, насилует, а огромные богатства на санях своих везет. И, судя по всему, именно последнее обстоятельство и побудило мужиков взяться за оружие. Ведь не только воевать придется, но имущества чужого прихватить, в хозяйстве все пригодится, тем паче в глухой тайге, где с началом междоусобицы ничего и купить нельзя было, народ одичал вконец, любым агитаторам верил на слово. Вот что значит слабая белая власть – для большевиков здесь раздолье, они тут полными хозяевами себя ощущали.