— Вот и ты! Ты прекрасно выглядишь!

— Я — да. Чего нельзя сказать о тебе.

Конни обеспокоенно вгляделась в его лицо. Похудел, обозначились скулы. Но глаза ласково улыбались, и у нее отлегло от сердца: с ним не надо соблюдать манеры. От него к ней шли волны тепла, и на душе у нее стало покойно, легко и радостно. Чисто женское, обостренное сейчас чутье сказало ей: «С ним я счастлива». Никакая Венеция не могла дать ей этой полноты счастья и умиротворения.

— Тебе было очень плохо? — спросила она, сидя за столом напротив него. Он очень похудел, сейчас это было особенно заметно. Его рука, такая знакомая, лежала на столе покойно, как спящее животное. Ей так хотелось взять и поцеловать ее, но она не смела.

— Люди чудовищны, — сказал он.

— Тебя это очень мучило?

— Очень. И всегда будет мучить. Я знал, глупо мучиться, но ничего не мог поделать.

— Ты чувствовал себя как собака с привязанной к хвосту жестянкой? Это написал Клиффорд.

Он поднял на нее глаза. Жестоко передавать ему слова Клиффорда: гордость его была уязвлена.

— Да, наверное.

Конни еще не знала, в какое бешенство приводят его нанесенные ему оскорбления.

Оба замолчали надолго.

— Ты скучал обо мне? — первой заговорила Конни.

— Я был рад, что ты далеко от всего этого кошмара.

Опять молчание.

— А кто-нибудь поверил про нас с тобой?

— Никто. Даже на миг не могли себе представить.

— А Клиффорд?

— Думаю, тоже не поверил. Просто отмахнулся, не задумываясь. Но, разумеется, видеть ему меня после этого было не очень приятно.

— У меня будет ребенок.

С его лица как губкой стерло все чувства и мысли. Глаза потемнели, на нее точно смотрел ими дух черного пламени.

— Скажи, что ты рад! — Конни безотчетно, потянулась к его руке. Она видела — в его лице на миг отразилось торжество. Но тут же исчезло, подавленное чем-то ей непонятным.

— Это — будущее, — проговорил он.

— Но разве ты не рад? — настаивала она.

— Я не верю в будущее.

— Ты только не волнуйся, это не накладывает на тебя никаких обязательств. Клиффорд будет растить его как своего родного ребенка, он даже обрадуется.

Конни заметила, как он побледнел, весь как-то съежился. И молчал.

— Мне лучше вернуться к Клиффорду и подарить Рагби-холлу маленького баронета?

Он глядел на нее, бледный, отчужденный. По лицу Пробегала нехорошая усмешка.

— Ты не скажешь, конечно, кто отец ребенка?

— А Клиффорд все равно примет его. Если я захочу.

Он немного подумал и сказал, явно обращаясь к себе:

— В самом деле, а почему бы и нет?

И опять оба как воды в рот набрали — пропасть между ними ширилась.

— Скажи, ты хочешь, чтобы я вернулась к Клиффорду? — спросила Конни.

— А что ты сама хочешь?

— Я хочу жить с тобой, — сказала она просто.

Наперекор ему языки пламени побежали сверху вниз по телу, и он уронил голову. Затем вскинул на нее глаза — в них было то же далекое, отчужденное выражение.

— Подойдет ли тебе эта жизнь? У меня ведь ничего нет, — сказал он.

— У тебя есть то, чего нет у большинства мужчин. И ты это знаешь.

— Да, знаю, в каком-то смысле. — Подумав немного, он продолжал: — Обо мне говорили, что характер у меня женственный. Это не так. И не этим объясняется то, что я не хочу убивать птиц, не гонюсь за деньгами и не забочусь о преуспеянии. Я мог бы далеко пойти в армии, но я не люблю армию. Хотя я прекрасно ладил с солдатами. Солдаты любили меня, а когда я сердился, они испытывали что-то подобное священному ужасу. Наша армия мертва, потому что ею командуют тупоголовые идиоты. Я люблю солдат, и они меня любили. Но я не выношу наглое, идиотское высокомерие сильных мира сего. Вот почему я и не преуспеваю. Я ненавижу беззастенчивую власть денег, ненавижу бесстыдное высокомерие правящих классов. Вот видишь, что я могу предложить женщине в этом мире.