Начало 1-го акта – начинать нужно сразу и резко. На сцене Лопахин и Дуняша. Поезд опоздал, они его ждут. Лопахин ждет Раневскую, чтобы предотвратить беду, он знает, как это сделать. Лопахин любит Раневскую – это давнее, прекрасное воспоминание детства. Ожидание ее приезда – очень серьезно. С самого начала надо сделать так, что Лопахин знает, что надо спасаться, он знает как. Необходимо создать напряжение – едут те, у кого беда и кому можно и нужно помочь.

Потом Епиходов. Москвин у всех у нас на памяти, мы, даже не видя его на сцене, знаем, как он играл, но это нужно забыть. Он смешно играл недотепу, а суть, мне кажется, в другом. Епиходов серьезен, а Москвин шутил. Епиходов говорит разрозненные вещи, скачет от одного к другому, но все его реплики вместе – про то, что все в этом мире устроено не так. Это крик его души, только нелепо выраженный. У него язык не работает, а чувства такие же, как у нас. А Лопахин живет чем-то противоположным, думает о своем. И диалог их абсурден, но и драматичен от этого. Свои мысли, своя тема и у Дуняши. Трагедия в том, что если бы люди умели говорить на одну нужную тему, все было бы хорошо. Так в жизни бывает редко-редко. Но, с другой стороны, кто умеет так говорить, чаще всего нам несимпатичны. Мы их не любим. Первая сцена построена на большом контрасте между тем, чем живет Лопахин, и другими, которые не думают об опасности.

Быстро-быстро выходит Раневская и смотрит на детскую мебель. Все идут за ней, а она стоит. Они возвращаются, опять идут, а она все стоит и смотрит в одну точку. Все вокруг суетятся, не понимают, что это она тут застряла. Это должно быть сделано страшно. Здесь можно здорово преувеличить по сравнению даже с текстом. Во МХАТе это было сыграно сентиментально, а можно сделать драматично, жестко. Раневская стоит на первом плане, а сзади ходят взад-вперед с вещами, переговариваются. Потом пауза на полчаса, только слышен какой-то странный звук. Все поставили вещи, смотрят на нее, потому что это похоже на помешательство. Но вот она резко повернулась, и все пошли вновь. Уходят. И сразу выскакивает Аня. То, что она стеснялась сделать при маме, она обнаруживает сейчас. Теперь она воспринимает свой приезд как бы со стороны. А у Дуняши – свое. Снова контраст. У каждого нормального человека есть вещи, которые всегда касаются его одного: умершие родственники, ребенок, возвращение домой, в детство и так далее. Чехов это очень хорошо понимал. И опять контрастное несоответствие между Аней и Варей. Суть тут в том, что у каждого есть глубоко сидящая боль и каждый выплескивает свое. Каждый ждет возможности это свое выплеснуть, не замечая состояния собеседника. И еще – есть ужасно много вещей, которые нужно играть как бы походя. Представьте себе состояние, как вот если бы вам вдруг сказали, что ваш театр закрыт. Общая растерянность, при которой и вылезают вдруг пустяки, совершенно ненужные, неважные вещи. Каждый актер должен знать, что у него ⅓ жуткого проговора, пустяков, и 1/24 – жуткого выплеска.

Я хорошо помню мхатовский старый спектакль, там была форма правды, а суть уходила. Я думаю, что правда в том, что мы не умеем все время говорить на одну и ту же тему, даже самую важную. Варя – у нее своя боль, она раздражена суетой. Упоминание о Яше – это пустяк, надо проговаривать такие фразы. Главная фраза – про Петю. Что он здесь и может напомнить про утонувшего Гришу. Люди не могут совладать с роком, который висит над ними, – это чеховская тема. Аня говорит про умершего брата, пытаясь анализировать случившееся. Это попытка анализировать то, что нельзя анализировать. У Чехова такие вещи уже были. В „Трех сестрах“ вначале Ольга говорит: „Год назад умер отец…“ и так далее. Разгадка этого монолога в попытке анализа того, что анализу не поддается. Мир устроен непонятно, не им его понять.