– Так ведь это замечательно, что лекарство доступно! – с самым простодушным видом воскликнул Глеб. – Значит, мы встретим неприятеля во всеоружии.

– А вы помните, Глеб Ильич, что о белой чемерице писал Авиценна? – спросил Гильтебрандт. – «Она – яд для собак и для свиней, испражнения того, кто ее пил, убивают кур!»

– Ну, да, конечно помню, – кивнул Глеб. – Но Авиценна применял ее как рвотное при отравлениях. И довольно успешно. Вот вам и еще одно доказательство, господа, – Veratrum album дезинфицирует организм больного.

– А скажите, Глеб Ильич, – снова обратился к нему Иван Федорович, хитро прищурившись, – разве парижские профессора одобряют гомеопатию и рекомендуют своим студентам читать Ганемана?

– Нет, не одобряют. И я не читал Ганемана, – поспешил заверить Белозерский. – Только вот что мне не понятно… Если наши предки успешно применяли в своей практике различные яды, почему мы должны от этого слепо отказываться? Зачем приносить такие жертвы в угоду прогрессу?

– Наши предки, дорогой Глеб Ильич, – вновь вмешался Штайнвальд, – успешно применяли не только яды, но и сушеных змей, лягушек и крокодилов. И также успешно отправляли на тот свет массу пациентов. Неужели вы верите в это средневековое мракобесие?

– Нет, я верю только в собственный опыт, – заявил Глеб, – а мне удалось по методу Авиценны спасти одного человека от отравления опаснейшим ядом с помощью белой чемерицы.

– Что ж, похвально. – Гильтебрандт произнес это с явной симпатией. Он любил тех, кто отстаивает свою точку зрения до конца. – Я попрошу вас, Глеб Ильич, завтра же приступить к обязанностям моего помощника. Но при одном условии, – с улыбкой добавил он, – в моей больнице не применять никаких гомеопатических средств!

На том новые коллеги и расстались, напутствуемые добродушной улыбкой доктора Штайнвальда, который от всей души радовался тому, что сумел оказать услугу сыну князя Белозерского, когда-то доставлявшего ему практику и доход. Честный немец полагал неблагодарность самым тяжким из смертных грехов.

На другой день, ближе к вечеру, Глеб прогуливался в окрестностях Хитрова рынка. В здешних дешевых, грязноватых лавчонках можно было накупить снеди за сущие копейки и жить припеваючи целую неделю на ржаных лепешках, селедке, луке, квашеной капусте и постном масле. Молодой доктор уже начинал испытывать серьезный недостаток в средствах и тратил последние деньги.

Внезапно его слух поразила знакомая мелодия. Неподалеку в густой толпе некто невидимый выводил на расстроенной скрипке грустный еврейский мотив. Глеб часто его слышал во время выступлений бродячего цирка лилипутов, с которым когда-то скитался, бежав из родного дома. Его сразу кольнула мысль о Евлампии, няньке-карлице, дарившей ему в детстве столько любви и заботы. Глеб во всех унизительных подробностях вспомнил тот несчастный день, когда он самым безжалостным образом прогнал свою няньку. С тех пор молодой человек не получил от Евлампии ни одной весточки и был уверен, что она утопилась в море, на берегу которого им тогда довелось жить. Никто не видел, как она выходила за ворота особняка.