— О, ты кому-то мстила? — удивился я. — Я и не знал, что ты коварная!

— Ну, не совсем мстила, — почему-то смущённо ответила Вика, — планы были, но провалились с треском…

— Пушистость победила? Я так и знал! — хмыкнул я и принялся выковыривать стекло на пассажирской двери. Главное, была бы это моя машина, были бы нормальные инструменты на любой случай, а тут… словно голой пяткой на саблю. Можно было бы дверь разобрать и вынуть стекло. Но чем? Ни гаечного ключа, ни отвёртки. Я открыл бардачок. Кем-то забытый путеводитель хорош был только в топку. Я изо всех сил надавил плечом на стекло и дверь. Ничего. Через какое-то время я потерял терпение и начал бороться со стеклом почти с той же интенсивностью, с какой герой Андрея Миронова в «Бриллиантовой руке» пытался на подиуме «превратить брюки в элегантные шорты». Кажется, в салоне стало душно.

Пот покатился по моему лбу не только от усилий, но ещё и от мысли, что мы тут будем похоронены, как в склепе. Я и Вика. Почувствовал себя виноватым и похолодел, словно чёртов снежок в желудок провалился. И холодом сковало всего.

И вдруг Вика коснулась моего плеча, приобняла. Будто почувствовала. Тёплая, нежная, родная. Я поцеловал её ладошку. Обернулся. Вика смотрела на меня так, словно я Железный человек и Бэтмэн в одном флаконе. И не боялась больше. Теперь в ней было спокойствия хоть ложкой черпай. Мне даже здравая мысль в голову пришла.

— А палки лыжные ты не находила? — спросил я. — Или их в багажнике покорёжило?

— Нет, вот же они.

— Ты умница! — воскликнул я, хватаясь за палку и исследуя её острый конец.

Итак, у меня в руках была сверхздоровенная отвёртка, почти. Я принялся раскручивать винты в нижней части двери, как сумасшедший механик. А что с гайками делать? Я почесал в затылке. Вика подсунула мне маникюрный набор в коричневом футляре.

— Поможет?

— О да, — обрадовался я.

Она протянула ещё какое-то странное орудие пытки.

— Что это?! — опешил я.

— Щипцы для завивки ресниц, — покраснела Вика.

— Страшная штука, — вырвалось у меня. — А можно я пока с прямыми ресницами похожу?

Мы рассмеялись, и на душе стало легче. Вроде бы и не так душно. И спустя полчаса мне удалось опустить стекло на сантиметр. Победа!

Я трамбую снег. Я-трам-бую-снег. С тусклой подсветкой из пристроенного на шапке телефона. Ужасно холодно, бельё мокрое. Потому что дышать нечем. Оттого потею, и движения у меня вялые. Сама я неуклюжая и медленная, как только что разбуженный медведь. Время тянется — мы тут, наверное, уже сутки. Хотя не знаю точно. Постоянно что-то мерещится. То звуки, то вспышки. Глаза слипаются. Но спать нельзя. Я-трам-бую-снег.

Мише труднее. В сто тысяч раз. Он умудрился всё-таки разобрать боковую дверцу, что-то сделать в механизме и, опустив стекло, начал яростно крошить плотную утрамбованную серую стену, от которой тянуло холодом.

— Я вытащу тебя! Мы выберемся! — так твёрдо сказал он, что я ему поверила.

Все проблемы у нас в голове. Стоит перестать думать и просто делать то, что должен делать, становится проще. Мышца воображения у меня хорошо прокачана, и она единственная не болела и не стыла. Поэтому я представила, что мы шахтёры. А шахтёры каждый день на работу ходят что-то долбить в темноте. А оленеводы Дальнего Севера каждый день в снегах пасут оленей. Там холода покруче, кстати. Вот из нас с Мишей получились эдакие мутанты: шахтоды. Посмеялись над этим с Мишей, пока он отламывал крышку от бардачка, — лыжной палкой много не накопаешь. Правда, от смеха дышать ещё труднее.