— О, Господи! О, Боже, прости мне содеянное мною.

Она стояла неподалеку, а языки пламени полыхали всю ночь, до самого рассвета. С первыми лучами солнца обнажились почерневшие от сажи утесы и пещера. Ее разрушенная темная утроба и путь в долину были залиты толстым слоем вязкой коричневой массы, похожей на карамель.

Когда Сантен приковыляла в лагерь у Дерева Льва, сестра Амелиана помогла уложить ее на узкую кровать, смыв сажу, приторно пахнувшую сахаром.

Через час после полудня у Сантен начались схватки.

Это больше походило на смертельную схватку, чем на роды. Сантен и ребенок одолевали друг друга весь остаток того палящего дня до самой ночи.

— Крика тебе из меня не выжать, — бормотала Сантен сквозь стиснутые зубы, — ты не заставишь меня заплакать, черт тебя побери.

А боль наступала приступами, которые заставили вспомнить, как набегали высокие буруны на пустынные пляжи Берега Скелетов. И теперь она сама словно перекатывалась через эти буруны, через их гребни, слетая в самые глубины воды, как только боль начинала терзать с новой силой.

И каждый раз в самый пик схватки Сантен пыталась привстать на корточки так, как учила Х-ани, но сестра Амелиана толкала ее на подушки, и ребенок был прочно заперт внутри.

— Ненавижу вас, — рычала Сантен на монахиню, пока соленый пот, ливший со лба, застилал и жег глаза. — Ненавижу вас и ненавижу это существо, засевшее во мне.

Ребенок, чувствуя эту ненависть, рвал ее на части, поворачиваясь так, чтобы она не разродилась.

— Вылезай же из меня! — шипела Сантен. — Вон! Вон из меня!

Она страстно желала, чтобы тоненькие, сильные руки Хани обхватили ее, разделив с ней боль, и она бы родила.

В какой-то момент к палатке подошел Лотар.

— Ну, как там, сестра?

— Это что-то ужасное. Она сражается, как воин, а не как мать.

За два часа до рассвета в последней схватке, когда показалось, что позвоночник разваливается на части, что бедра отрываются от таза, появилась наконец головка ребенка, большая и круглая, а через мгновение крик новорожденного прорезал ночную тьму.

— Это ты закричал, а не я, — победно прошевелила искусанными губами Сантен. — Ты, а не я!

И затихла, и успокоилась, все упрямство и вся ненависть ушли из нее. Она лежала пустая и истерзанная болью, словно от нее осталась лишь одна оболочка.

Когда Сантен проснулась, в ногах подле кровати стоял Лотар. Свет зари проникал сквозь ткань палатки позади него, так что был виден один его темный силуэт.

— Родился мальчик, — сказал он. — У тебя родился сын.

— Нет, — хриплым голосом выдавила Сантен. — Не у меня. У тебя.

«Сын, — пронеслось у нее в голове, — мальчик: частица меня, частица моего тела, моя кровинка».

— Волосы у него будут золотистыми.

— Я ничего не хочу знать — таким был наш договор. «Значит, его волосики будут сиять на солнце и он будет таким же красивым, как его отец».

— Я назвал его Манфредом, как и своего первенца.

— Называй его как хочешь. И забирай поскорее.

«Манфред, мой сыночек». Она думала, что сердце у нее вот-вот разорвется, как рвется тонкая шелковая нить.

— Его кормит кормилица, но она может принести его тебе, если ты хочешь на него взглянуть.