– Не говори так, Антонио!

– Нет, ангел мой, я говорю так, потому что это правда. Я – дворянин, я принадлежу к знатному роду. Не смотри на то, что я живу в горах вместе с охотниками. Не думай, что я искатель приключений без имени, без семьи, без состояния. Нет, Хулия. В эту ночь перед долгой разлукой я хочу открыться тебе. Кто я – ты в свое время узнаешь. Теперь же, радость моей жизни, тебе достаточно знать, что я человек, достойный твоей любви.

– Кем бы ты ни был, Антонио, дворянином или простолюдином, богачом или нищим, маркизом или охотником, я люблю тебя и буду любить вечно, тебя самого, только тебя. Я буду хранить твою тайну, не пытаясь проникнуть в нее, я подчинюсь любому твоему решению, потому что я обожаю тебя, потому что нет у меня другой воли, чем твоя, других желаний, чем твои, других надежд, чем твои. Говори, приказывай, Антонио! Я твоя, и тебе принадлежит моя жизнь, моя честь, мое будущее.

– О, ангельская душа! – сказал охотник, сжимая Хулию в объятиях, – твоя невинность и твоя любовь – вот защита твоей добродетели. Выслушай меня: утром мы должны расстаться. Поклянись, что останешься верна мне, и я ручаюсь за наше будущее и обещаю тебе, что мы будем счастливы.

– Клянусь! – пылко воскликнула девушка.

– Что бы ни случилось с тобой или со мной?

– Да!

– Даже если ты услышишь обо мне самое дурное, что только может быть на свете, если тебе скажут, что я изменил твоей любви, что я умер?

– Да, да! – рыдая, повторяла Хулия.

– Хулия, не забывай этой клятвы, принесенной здесь, в лесу, перед лицом бога.

– Никогда! – с еще большим жаром воскликнула Хулия.

Их души слились в долгом поцелуе.

– Прощай, Антонио, – произнесла, выскользнув из его объятий Хулия. – Прощай. Скоро я увижу тебя?

– Нет, Хулия. На рассвете я уезжаю.

– Ты уезжаешь? – в ужасе воскликнула девушка. – Но куда? Куда?

– Сам не знаю. Я иду, следуя велению судьбы, иду, чтобы завоевать свободу и отомстить за мою родину.

– Объясни, что это значит, объясни, ради бога! Твои слова пугают меня, в них кроется тайна. Куда ты идешь? Что собираешься делать?

– Хулия, утром я покидаю селение вместе с Морганом. Теперь я заодно с ним.

– Боже правый! Ты – с Морганом, Антонио! Ты, такой благородный, такой добрый, уедешь с этим пиратом, одно имя которого внушает ужас! Ты тоже стал пиратом? О боже мой, боже мой! Что будет со мной? Что будет с нами?

– Успокойся, ангел мой, успокойся!

– Успокоиться, Антонио? Неужели ты думаешь, я не понимаю, какие опасности грозят тебе? Не знаю, что тебя ждут ужасные кровопролитные сражения? Разве мне неизвестно, что все пираты приговорены к казни, к позорной казни на виселице? И ты хочешь, чтобы я была спокойна, зная, что тучи собрались над твоей головой? Это невозможно, невозможно…

Ломая руки, Хулия рыдала как безумная.

– Хулия! Хулия! – уговаривал ее охотник, потрясенный этим взрывом отчаяния. – Ради бога, во имя нашей любви, умоляю тебя, успокойся, выслушай меня!

– Как можешь ты говорить, чтобы я успокоилась? Ты рискуешь своей жизнью, забыв, что жизнь эта принадлежит мне, что одна мысль о грозящей тебе опасности может убить меня!..