Вслед за этим я, заручившись финансовой поддержкой Фонда Аньелли, выбрал вместе с Кингом около тридцати европейских ученых - естественников, социологов, экономистов, специалистов в области планирования и написал им, предложив всем приехать 6-7 апреля 1968 года в Рим для обсуждения многих вопросов. Надеясь, что эта встреча станет знаменательным событием, я обратился к президенту основанной в 1603 году и, следовательно, старейшей из ныне существующих академий - Национальной академии деи Линчеи - с просьбой предоставить нам свое помещение, которое, как я считал, было бы достойным местом для нашего совещания. Он любезно отдал в наше распоряжение виллу Фарнезина - прелестный дворец в стиле ренессанса, окруженный прекрасным парком с ливанскими кедрами, кипарисами, бергамотовыми деревьями, зарослями лавра и вечнозеленых кустарников и изумительно расписанный внутри такими  великими мастерами, как Рафаэль, Себастьяно дель Пьомбо1 и Содома2.

Как гласит история этой академии, основатели ее были молоды и «одержимы пылкой любовью к науке, которая еще более распалялась прославленными лекциями и опытами Галилея. Их самым сильным желанием было постигнуть тайны природы, проникнуть в них с вкрадчивостью рыси. И даны были их союзу лапы рыси и имя «Линчеи»3. Я был уверен, что три с половиной века спустя их успехи и стремления вдохновят нас в нашей работе, особенно если вспомнить, что эти первые академики, представлявшие различные науки, уже тогда говорили о международном сотрудничестве и намеревались посвятить свою деятельность естественным наукам с главной целью - открывать суть вещей, что, однако, как они замечали, не должно исключать изящных искусств и философии.

Я ощущал под сводами Академии дух гуманности и гуманизма; впоследствии, однако, оказалось, что его смогли уловить далеко не все наши гости. Некоторые из них, как это часто случается с узкими специалистами, упорно не желали задумываться над чуждыми им, к тому же еще не вполне оформившимися сложными вопросами, требующими большого умственного напряжения, - а именно такого рода задачу представляла необходимость видения мира как системы и человека как его регулятора. Правда, надо признаться, что достаточно сложный язык предварительного документа также отпугивал людей. Да и само магическое очарование Рима, мягкая ранняя весна Вечного города, умиротворяющее воздействие спагетти и вина «Фраскати» - все это больше располагало к наслаждению жизнью, чем к желанию пускаться в трудный путь печальных раздумий о ее будущем.

В ходе наших дискуссий произошло несколько весьма примечательных инцидентов. Так, добрый час отняли у нас изощренные и пылкие дебаты о смысловой разнице слова «система» в английском и французском языках - это подтвердило мысль, что разные языки по-разному успевают отражать стремительно меняющуюся действительность. Время от времени возникали и другие такого же рода (семантические или спекулятивные) баталии, касавшиеся отдельных второстепенных вопросов, не имевших прямого отношения к главной теме нашего разговора. На исходе второго дня стало совершенно ясно, что не может быть и речи о единодушии участников даже в отношении самых общих, предварительных положений. «Эта встреча, - с грустью констатировал позднее Александр Кинг, - закончилась монументальным фиаско». Однако горсточка наиболее стойких, и я в том числе, сомкнула ряды, решив продолжить и углубить обсуждение, не смирившись с поражением.