Но о самом скверном я еще не сказал... Сегодня, шестого марта, когда мы бойко шли, подгоняемые свежим добрым ветром, мимо острова Гренада, капитан Уитни и капитан Уолластон сбежали со своими кораблями. Удрали. Предали. Ясно, что они давно замышляли стать пиратами.

Больно. Горько, как во рту от полыни. И особенно тяжек удар, что нанес Уитни. Когда мы готовились к отплытию из Плимута, он пришел ко мне и сказал, что из-за нехватки денег не может нанять достаточно людей и снарядить должным образом свой корабль, и я так его ценил, что продал свое серебро, лишь бы оплатить расходы и обеспечить его участие в нашем походе.

Я доверял Томасу Уитни. Я доверял Ричарду Уолластону.

А они, став пиратами, плюнули мне в мое доверчивое лицо.

У меня осталось только восемь кораблей.

Мальчишкой я очень любил списки. Первое, что я написал в жизни, когда мне было лет шесть, это список лодок и участков земли в Сидмуте, сданных отцом в аренду за десятину. Позднее я восхищался списками кораблей и городов у Гомера.

А вот список моих оставшихся кораблей и их капитанов:

1. "Судьба", 500 тонн, после смерти Уота капитаном стал я.

2. "Гром", 150 тонн, капитан сэр Уорхэм Сент-Леджер.

3. "Ясон", 240 тонн, капитан Чарльз Паркер.

4. "Летучая Иоанна", 120 тонн, капитан Джон Чадли.

5. "Храбрец", 160 тонн, капитан Сэмюэл Кинг.

6. "Саутгемптон", 80 тонн, капитан Роджер Норт.

7. "Звезда", 240 тонн, капитан сэр Джон Ферн.

8. "Паж", шхуна, 25 тонн, капитан Джеймс Баркер.

А что касается команд этих кораблей, моей душе противно считать их или даже просто упоминать. Негодяй на негодяе. Те, что уплыли с Уитни и Уолластоном, наверняка кончат свои дни на виселице. Те, что остались - и солдаты и матросы, - тоже мерзавцы, только и ждут удобного момента перерезать глотки своим капитанам, если те, конечно, не дадут им знать, что при первой возможности сами готовы превратиться в флибустьеров.

Я командую флотилией висельников.

12 марта

Я предложил индейцу каюту Кеймиса. Где-то ему спать надо, и лучше уж пусть спит здесь, чем внизу, вместе с командой, в гамаке, подвешенном между стволами орудий. По правде говоря, истинные дикари - это мои матросы, а не Кристобаль Гуаякунда.

Все же сомневаюсь, что он оценил мой добрый жест. Он погружен в себя, хотя ни угрюмым, ни застенчивым его не назовешь. Его невозмутимость одновременно и занимает и раздражает меня. Я ожидал, что чем дальше мы будем уплывать от его родных мест, тем больше он будет подчиняться моему авторитету. Но вышло не так. Меня это тем более огорчает, что я все еще надеюсь выведать у него сведения о золоте.

Но сегодня вечером, например, спустившись в поисках индейца вниз и имея намерение поговорить с ним о золоте, я нашел его у пушек - он внимательно рассматривал их цапфы и стволы, - и прежде чем я завел разговор об интересующем меня предмете, мне пришлось назвать ему все наши артиллерийские орудия и приспособления, когда он молча указывал на них, требуя ответа. Конечно, можно было поручить это "обучение" нашему главному оружейному мастеру Уильяму Гердену, но мне очень хотелось расположить индейца к себе.