— У меня беременность на два месяца больше, чем считает муж.

— Я сразу поняла, что что-то не то… Это ребенок не Якова Владимировича?

— Вы должны сделать так, чтобы этот ребенок был ребенком Якова Владимировича.

— Но…

— Это не сложно. Я рожу семимесячного. Вы отговорите Якова Владимировича присутствовать при родах. У вас получится. Он вас послушает, — словно в бреду говорила я. — Я вам заплачу.

Я буду приезжать к вам каждую неделю и хорошо вам платить. Мой муж очень богат. Я тоже смогу сделать вас богатой…

— Деточка моя, да я и так не бедная, — прошептала побледневшая женщина и вновь посмотрела на мой живот.

— Ну что вы так смотрите? Там еще ничего нет…

— Есть. Я знаю это даже не осматривая тебя на кресле…

— Вы можете стать еще богаче… Я буду возить вам деньги каждую неделю. Я смогу брать деньги у мужа…

— Я никогда не пойду на это. Я слишком хорошо знаю Якова Владимировича, и он полостью мне доверяет. Его доверие для меня очень дорого. Я обязана все рассказать. Это мой профессиональный долг. Это моя репутация. Пойми меня правильно.

— Ну что вы, как попугай, заладили. Я должна… Я должна… Никому вы ничего не должны! Сейчас вы не должны, не имеете права разрушать семью.

— Я должна… — настаивала врач.

— У меня семья. Вы должны меня понять как женщина женщину.

Я пулей бросилась к сумке, быстро выхватила деньги и вновь встала у двери так, чтобы врач не могла выйти. Я протянула доллары испуганной Зинаиде Ивановне и нервно смахнула слезы.

— Я вас умоляю! Я вас умоляю! У меня семья! Я не могу потерять Якова.

— Я ничего от тебя не возьму, — решительно сказала врач. — Ты просто обыкновенная лгунья. Ты не пара такому благородному человеку, как Яков Владимирович. Отойди от двери. Я обязана ему все рассказать.

— Тут почти две тысячи долларов. Я привезу еще.

— Я ничего не возьму!

— Но вы же должны меня понять!

— Все, что я могу для тебя сделать, это сказать Якову Владимировичу, что ты не захотела садиться на кресло и проверяться. Я могу сказать, что ты отказалась.

— Нет, только не это! Яков Владимирович не дурак и обо всем догадается!

— Больше я ничего не могу для тебя сделать.

— Но вы же женщина… — Я задыхалась и сделала несколько глотательных движений.

— Я женщина, а ты падшая женщина. Ты врунья, — донеслось до меня откуда-то издалека. — Из-за таких, как ты, мужчины перестают верить нормальным женщинам.

Я уже не видела ее лица, а только черный силуэт, тело мое стало легким, и я, словно невесомая снежинка, опустилась на пол. Встав на колени, я вгляделась в темный силуэт женщины, напряглась, чтобы представить, где у нее карман, из последних сил до него дотянулась и сунула в него деньги. Затем коснулась холодными, почти ледяными губами, ее мощных икр и стала осыпать их поцелуями.

— Ради бога… ничего не говорите Якову… Я лгунья… Я себя ненавижу, но ведь ребенок ни в чем не виноват. Если бы вы только знали, как я себя ненавижу! Как ненавижу! Я не хотела идти на это. Я ничего не хотела… Я знала, что этим все кончится… Я хочу умереть. Если бог есть, он пошлет мне смерть…

Я упала на пол и перестала что-либо видеть и слышать. Но я еще могла думать. Я вдруг подумала, что смерть услышала мои молитвы, сжалилась и пришла, чтобы забрать меня к себе. Смерть — она женского рода. Женщина. А женщина всегда поймет женщину… Она услышала меня и пришла, чтобы помочь. Она намного добрее и человечнее, чем эта женщина. Получается, что женщина не всегда может понять женщину… Получается именно так. Господи, а ребеночка-то как жалко! Как жалко ни в чем неповинного ребеночка…