Будучи заикой, он хотел снискать славу оратора и тренировал голос, крича в погребе. От природы неспособный произносить некоторые звуки, он набивал рот морской галькой и в ветреные дни декламировал на берегу моря, перекрывая голосом шум бури. Борясь с одышкой, он бегал по холмам и декламировал Эсхила. Так как во время речи его обычно перекашивало и плечо начинало подергиваться, то в своей рабочей комнате он подвешивал тяжелую бронзовую гирю и становился под нее, чтобы, больно ударившись, обрести контроль над своим телом.
Он был некрасив, но хотел пленять всех и уделял столько внимания своей внешности, сколько не уделяют и женщины. Тем не менее, готовясь к выступлению, этот тугодум, с трудом сочинявший речи, выбривал полголовы, тем самым обрекая себя на сидение дома, дабы не показываться на людях в смешном виде. Противники говорили, что от его сочинений пахнет маслом для светильников, при свете которых проходят его бдения.
Единственное, чего он не мог в себе побороть, так это чрезмерного влечения к женщинам, которые, однако, редко отвечали ему взаимностью. Если какая-нибудь из них, даже невзрачная, уступала наконец его домогательствам, он настолько терял голову, что его писец говорил: «Ну можно ли поручать Демосфену серьезное дело? Все, над чем он размышлял в течение года, теперь поставлено под угрозу из-за какой-то женщины!».
Несомненно, этим и объяснялись странности его характера, честолюбие, желание быть важной персоной. Ходившие о нем слухи вызывали любопытство; он умел изощренно браниться перед собранием, образованным людям нравились его тщательно отточенные фразы, – поэтому все спешили его послушать. Он был одним из первых, кто понял, что его собственные интересы и интересы клиентов связаны с интересами города. Афинские колонии платили Демосфену, чтобы он проводил через голосование выгодные им законы; таким образом он стал защищать их от Македонии. Он взывал к чести Афин, к священному праву греков на эти территории, к договорным обязательствам. Он не учитывал того, что колонии существуют не так давно и что колонисты обосновались в них, опираясь на силу, – либо перебив население, либо обратив его в рабство, – так что Филипп зачастую играл для них роль освободителя.
Видя в Филиппе, который оплачивал других афинских ораторов, своего злейшего врага, Демосфен вел с ним постоянную борьбу. Стоило прийти вести о сдаче еще какого-нибудь города во Фракии или Халкидике, тут же Демосфен влезал на возвышение и для начала напоминал со скорбным видом, что он предупреждал об этом несчастье, а затем обещал в будущем еще худшие невзгоды, если его не будут слушать, перечислял совершенные ошибки и призывал сограждан к незамедлительным действиям.
«Как же так получается, – восклицал он, – что посланные нами войска, – как это было в Метоне, Пагасе, Потиде, – всегда прибывают слишком поздно? Все потому, что в воинских делах, в военных приготовлениях царит беспорядок, нет контроля. Как только до нас доходит новое известие, мы назначаем сограждан для снаряжения кораблей, а если они уклоняются от обязанностей, проверяем обоснованность их отказа, обсуждаем размеры расходов. Потом мы решаем отправить вместо наших людей чужеземцев, проживающих здесь, и вольноотпущенников, затем, вместо них – своих сограждан, потом – снова первых. Покуда мы таким образом увиливаем, то, ради чего мы снаряжали войска, у нас отбирают, потому что вместо того, чтобы действовать, мы занимались приготовлениями. Но время не ждет, ему не нужны наши объяснения, и силы, которые мы вначале считали достаточными, сегодня, как видно, уже ни на что не годятся.