Великолепный отчет об уходе за младенцем в высших слоях общества можно найти в лэ «Милон», написанном в конце XII века поэтессой Марией Французской. В этом произведении рассказывается, что младенец, которого взяли в долгое путешествие, сосет грудь кормилицы семь раз в день, а кормилица купает его и пеленает в чистые пеленки на каждой остановке. Разумеется, далеко не все младенцы получали такой великолепный уход. Дети крестьян могли считать себя везунчиками, если матерям удавалось накормить их грудью и поменять пеленки, оторвавшись от других обязанностей. Обычно таким младенцам приходилось довольствоваться коровьим молоком. В L’Oustillement le Vilain, остроумном перечислении всей необходимой крестьянину провизии на случай женитьбы, ему советуют: «…пусть он найдет дойную корову, которую он сразу сможет использовать для кормления младенца, когда это необходимо. Если же ребенка не накормить, он будет плакать всю ночь и не даст спать другим…»^>[41]. Коровье молоко для простых людей, кормилицы — для богатых и знатных. Неравенство начиналось с первой капли молока.

Один из специалистов по Средневековью, изучив французские истории, написанные между 1150 и 1300 годами, пришел к выводу, что мать, которая либо сама кормила ребенка грудью, либо находила ему кормилицу, если так было лучше для младенца, считалась «хорошей» матерью. А мать, которая отдавала ребенка кормилице, чтобы избавиться от него и наслаждаться более свободной жизнью, недвусмысленно осуждалась^>[42]. Как правило, кормилицы жили в доме младенца — иногда их было две или три, — а не отсылались к себе домой вместе с младенцем, как это будет принято в более поздние века. Кормилиц отбирали очень тщательно, отдавая предпочтение женщинам из хорошей семьи. К ним хорошо относились, и они становились частью семьи в том, что касалось эмоциональной жизни. Люди подозревали о том, что между младенцем и женщиной, которая кормит его грудью, будь то мать или кормилица, возникает тесная психологическая связь^>[43].

В некоторых рассказах мы встречаем мать из высших слоев, которая сама кормит грудью младенца, опасаясь, что молоко кормилицы окажется недостаточно хорошим. Мать в «Тристане из Нантея», например, не разрешала «своему ребенку пить не ее молоко. Она хотела сама кормить его и нежно за ним ухаживала»^>[44]. Чуть дальше в этом же произведении сказано, что мать по имени Кларинда демонстрирует еще более сильную преданность своему ребенку. Плывя с ребенком на маленькой лодке, «она дает ему грудь, ребенок открывает рот, но он столько раз сосал ее за прошедшие два дня и столько выпил молока, что молока не осталось». В тот момент, когда Кларинда в отчаянии молится Иисусу Христу и Деве Марии, переживая за жизнь ребенка, благодаря ее молитвам происходит чудо: молоко начинает так обильно течь из ее груди, что едва не затопляет лодку.

Подобные повествования, в которых сплетались в единое полотно нити правды и чудесного вымысла, предлагали модели поведения преданных матерей, увековечивших уроки Девы Марии. Грудное вскармливание было не только вопросом получения пищи для ребенка — вместе с молоком мать передавала ему целую систему религиозных верований и этических понятий.