И тогда, не без некоторого чувства вины, он узрел его в раме форточки в виде женщины. Божицы — или как там ее еще назвать. Это принесло ему облегчение. Он молился ей с легкостью, которой никогда до сих пор не испытывал. Он разговаривал с ней, как с матерью. Это продолжалось какое-то время, но в конце концов молитве начало сопутствовать смутное беспокойство, которое отзывалось в теле волнами жара.

Бог был женщиной, могучей, большой, влажной и испускающей пар, как земля по весне. Божица существовала где-то в пространстве, похожая на грозовую тучу, полную воды. Ее мощь подавляла и напоминала Изыдору какое-то детское откровение, которого он боялся. Каждый раз, когда он к ней обращался, она отвечала ему репликой, которая запечатывала ему рот. Он уже не мог дальше говорить, молитва теряла всякую осмысленность, всякую цель, от Божицы ничего нельзя хотеть, можно только ее впитывать в себя, дышать ею, можно в ней раствориться.

Однажды, когда Изыдор всматривался в свой кусочек неба, он испытал озарение. Он понял, что Бог не является ни мужчиной, ни женщиной. Он узнал это, когда проговаривал слово «Боже». В этом слове заключалось решение проблемы пола Бога. «Боже» звучало точно так же, как «солнце», как «небо», как «поле», как «море», как «пространство», в чем-то неуловимом это было похоже на «темное», «светлое», «холодное», «теплое»… Изыдор с волнением повторял открытое им истинное имя Бога и каждый раз понимал все больше и больше. Таким образом, Боже было молодое, но вместе с тем оно существовало с самого начала мира, а может и раньше (ведь «Боже» звучит так же, как «вечно»), оно было необходимо для всякой жизни (как «жито»), оно находилось во всем («везде»), но когда его пытались найти, его не было ни в чем («нигде»). Боже было полно любви и радости, но бывало также жестоким и грозным. Оно заключало в себе все черты, все качества, которые присутствуют в мире, и принимало вид каждой вещи, каждого события, каждого времени. Оно творило и уничтожало, или позволяло, чтобы сотворенное уничтожалось само. Оно было непредсказуемым, как дитя, как безумец. В некотором смысле оно было похоже на Ивана Мукту. Боже существовало столь очевидным образом, что Изыдор удивлялся, как мог он раньше не отдавать себе в этом отчета.

Открытие принесло ему настоящее облегчение. Когда он об этом думал, его разбирал внутренний смех. Душа Изыдора хихикала. А еще он перестал ходить в костел, что встретило одобрение со стороны Павла.

— И все же я не думаю, чтобы тебя приняли в партию, — сказал тот однажды за завтраком, чтобы развеять возможные чаяния шурина.

— Павел, молочного супа не нужно жевать, — заметила ему Мися.

А Изыдору не было дела ни до партии, ни до костела. Сейчас ему необходимо было время для размышлений, воспоминаний о Руте, для чтения, для изучения немецкого, для писания писем, коллекционирования марок, разглядывания неба в форточку и медленного, тягучего постижения вселенского порядка.

Старый Божский построил дом, но не выкопал колодца, поэтому Стася Попугаиха должна была ходить за водой к брату, по-соседски. Она клала на плечи деревянное коромысло и подвешивала к нему ведра. Когда она шла, ведра ритмично скрипели.