И когда Гельвард попросил Элизабет составить им компанию, а Блейн поддержал его, она не нашла в себе сил сопротивляться. В конце концов, ее никто не тянул в Город на аркане, она влезла в эту кашу по доброй воле. Она бросила порученных ее попечению селян, – ну, допустим, это можно оправдать беспокойством за судьбу женщин, – и теперь хочешь не хочешь обязана довести свою затею до развязки. Рано или поздно отыщется какое-нибудь учреждение, которое возьмется перевоспитывать горожан, приспосабливать их к современной жизни, но пока что она как бы приняла их под личную ответственность…

Ночь они провели в палатках. Палаток было только две, и мужчины галантно уступили одну Элизабет, но сначала до полусмерти замучили ее разговорами. По-видимому, Гельвард рассказал своему коллеге, и довольно подробно, о том, как встретился с ней и как поразился ее несходству ни с туземными женщинами, ни с горожанками. И сейчас Блейн обращался к ней напрямую, а Гельвард держался в тени и лишь время от времени поддакивал, подтверждая слова товарища.

Блейн понравился Элизабет прежде всего своей прямотой: он не уклонялся даже от самых неприятных вопросов. Но в общем и целом он только подтвердил то, что Элизабет уже знала и без него: Дистейн с его Директивой, неустанное перемещение как первейшая заповедь Города, диковинный облик планеты. Элизабет не пыталась спорить, просто слушала: опыт внушил ей, что препираться с горожанами бесполезно.

Верховая езда целый день напролет вымотала ее, но, когда она наконец заползла в спальный мешок, сон пришел не сразу. Реальности не сомкнулись; едва соприкоснувшись, они оттолкнулись друг от друга и разошлись еще дальше. Да, она стала понимать горожан и их обычаи несравненно глубже – но ведь ее-то логику это не поколебало! Они жили, по собственному их утверждению, в опрокинутом мире, в мире, где все законы природы действуют шиворот-навыворот, – и она бы поверила им, если бы… если бы не твердая уверенность в том, что они искренне заблуждаются.

Ее и Гельварда с Блейном окружала одна и та же действительность, однако воспринимали они эту действительность по-разному. А тут-то чем можно было помочь?

Леса остались позади; ныне их путь лежал по неровной пустоши, поросшей кое-где высокой травой да хилыми кустами. Здесь не было ни дорог, ни тропинок, лошади шли медленно. В лицо дул ровный и прохладный бодрящий ветерок.

Мало-помалу исчезла всякая растительность, кроме редких пучков упрямой жесткой травы, цепляющейся за песчаную почву. Мужчины молчали, а Гельвард так и вовсе застыл в седле, уставясь невидящим взором перед собой и предоставив лошади выбирать маршрут по своему усмотрению.

Впереди, совсем невдалеке, трава окончательно сходила на нет, и едва они преодолели рыхлый песчаный холмик, покрытый мелкими камушками, перед Элизабет открылась полоска дюн, а за нею берег. Лошадь, уже учуявшая прохладу воды, с готовностью откликнулась на прикосновение каблуков и легким галопом помчалась по дюнам вниз. На несколько пьянящих минут Элизабет вовсе отпустила поводья, упиваясь счастьем вольного полета над кромкой прибоя.