И что плохого в Мошонках? Колхоз, пишут, еще живой. Племенной бугай по имени Вредитель, под которого Витюня когда-то подлез и приподнял на спор, состарился и сдан на колбасу, но это не беда, новый бугай вырастет. Воздух, опять же, свежий, не московское не-пойми-что, овощи с огорода на навозе, без нитратов… Э-хе-хе…

Косолапо срезая речную петлю через очередной бугор, Витюня вновь увидел дым. Теперь сомнений не оставалось — кто-то невдалеке жег костер. Меньше всего Витюне хотелось вновь напороться на дикарей, однако взглянуть стоило. Само собой, осторожно, чтобы опять не пришлось оставлять позади себя убитых и изувеченных…

С верхушки титанической лиственницы, одиноко растущей на просвеченной солнцем лесной поляне, свисало и колыхалось на легком ветерке что-то очень большое и неуместно оранжевое. Вроде двух связанных белой тесьмой полотнищ — побольше и поменьше. Невдалеке горел костерок. Возле него на траве сидел и насвистывал щуплый рыжий парень, слава богу, одетый в красный капроновый комбинезон — не в волчью шкуру. Рядом валялся красный же мотоциклетный шлем с очками.

За истекшие сутки глазомер Витюни обострился чрезвычайно. По беглой прикидке, парень был невысок ростом, а по толщине торса не шел с Витюней ни в какое сравнение. Хлипкий. Такого не вопрос скрутить в бублик одной левой…

Увидев Витюню, парень перестал свистеть, выставил вперед палец, как пистолет, и с хорошо различимым удовлетворением в голосе произнес:

— О! Человек.

— Ты кто? — неласково отозвался Витюня, крепче сжимая лом. Хотя на душе немного отлегло: этот абориген не только был пристойно одет, но вдобавок разговаривал по-русски! И вообще, по-видимому, принадлежал к аборигенам цивилизованным.

— Не видишь, что висит? — Парень указал на лиственницу и нервно хихикнул. — Я парашютист.

Он бродит сумрачен; не той

Он прежде мнил идти дорогой…

А.К. Толстой

— Запаску распустил, по ней и слез, — рассказывал Витюне новый знакомый, назвавшийся Юриком, — а до земли еще сам видишь сколько… ну и подвернул ногу. — Он пощупал лодыжку и пожаловался: — Болит, сволочь.

— Идти-то сможешь? — спросил Витюня.

— Смочь-то смогу, пожалуй. Вопрос в другом: куда и зачем?

— Ну туда, — Витюня не очень уверенно показал рукой. — Вниз по течению.

— Ты все это время сверху, что ли, шел? — полюбопытствовал Юрик.

— Угу.

— С ломом?

Витюня кивнул и снова угукнул. Не бросать же инструмент. Равно как незачем подробно объяснять всякому встречному-поперечному, что ломов на стройке нехватка и из-за каждого утраченного Луноход-Мамыкин будет полдня нудить не переставая.

— Ну и как там?

— Где?

— В лебеде. Выше по течению, блин.

— Так же, как здесь, — признал Витюня.

— А тогда на кой хрен вниз? С чего ты взял, что мы вообще куда-нибудь выбредем? До устья реки, возможно, когда-нибудь и дошлепаем, а оно тебе нужно?

Витюня наморщил лоб, чем вызвал новый приступ тупой головной боли. Череп казался скорлупой ореха, а мозг — ссохшимся ядрышком, свободно (и болезненно) катающимся внутри скорлупы.

— Но ведь надо же куда-нибудь идти, правда?

Юрик пожал плечами: