Она подняла глаза и тут же их опустила.

– Наверное так, мэм, но очень странные.

– Странные? Почему?

Она проговорила извиняющимся тоном:

– Не знаю, мэм, можно ли так о них говорить. Только все так о них говорят. Понимаете, Ле Гранды не водятся со здешними людьми, даже с местными господами. – Ее голос упал. – Говорят, миссис Ле Гранд не в себе.

– Вы хотите сказать?..

Я дотронулась пальцем до виска.

– Не знаю точно, мэм, но говорят, что… – начала она, но испуганно запнулась, так как в дверь просунулась голова ее мужа.

– Флора, – приказал он, придержи язык. – И его лисьи глазки многозначительно задержались на мне, прежде чем он скрылся за дверью.

Поднявшись, я положила на стол пятнадцать центов.

– У вас замечательный чай, – сказала я ей.

– Благодарю вас, мэм.

Я направилась обратно в лавку, но у двери не удержалась и повернулась к хозяйке.

– Миссис Мак-Крэкин…

– Да, мисс?

– Скажите, а как выглядит Сент-Клер Ле Гранд? Она замялась. «Как, я не знаю, мэм».

– Он старик?

– О нет, мэм. Он не старый.

– Значит, он молодой человек? Красивый или урод?

Она в недоумении смотрела на меня.

– Ну, я даже не могу сказать, мэм. Я как-то никогда об этом не задумывалась.

– Но у вас же есть какое-то представление о нем? – настаивала я.

Она напряженно глядела на меня, и ее личико озадаченно сморщилось. Затем, вздохнув, она покачала головой:

– Нет, мэм, – повторила она, – правда не могу ничего толком сказать.

Я решила, что она самая глупая женщина из всех, с кем мне доводилось встречаться, и, повернувшись, я уже было взялась за ручку двери, как она заговорила.

– Одно я могу сказать точно, – сухо проговорила она, – это, что Сент-Клер Ле Гранд ходит так, будто он сам Господь Бог.

Я вернулась на свое место у печки. Сколько я ждала, не знаю. Все тяготы моего путешествия, пароходы, лодки, тряска в карете от Вейнсбурга до Чарлстона, казалось, соединились теперь в этой деревянной скамейке, которая уже врезалась мне в тело. Мысль о кровати стала навязчивой и мучительной, и только невероятным усилием воли я не давала закрыться своим глазам.

Не знаю, сколько прошло времени, когда я вздрогнула и очнулась, услышав за окном глухой стук копыт и голос, воскликнувший:

– Стой, Сан-Фуа! – И через секунду в дверях появился молодой человек. Он подошел к прилавку и, бросив монету, потребовал табаку.

Потому ли, что он был молод и красив, или оттого, что был так непохож на всех остальных, кого я видела здесь, на далеком Юге, не знаю, но он сразу же привлек мое внимание. В гордой посадке головы, в надменном орлином профиле, даже в ткани, из которой был сшит его костюм, и в покрое этой его несколько поношенной одежды мне почудилось какое-то особое благородство. Я редко встречала таких в своей жизни.

Он облокотился на прилавок, постукивая кнутом по кончику сапога, и в каждой линии его тела чувствовались нетерпение и неутомимость. Я подумала, что он напоминает ястреба, прервавшего полет, но стремящегося снова взмыть в небо. Но когда Ангус Мак-Крэкин, подавая ему табак, перегнулся через стойку и что-то зашептал ему на ухо, я заметила, что кнут стал стучать все медленнее и совсем замер. Наклонив голову так, чтобы лучше расслышать, незнакомец внимательно слушал бормотание лавочника.