— До сих пор не понимал.

— Что ж, пока ты рос и взрослел, мне казалось, ты ничем особо не интересуешься, не имеешь цели и направления.

— Маме тоже так кажется?

— А разве нет? Конечно, твоя мать, как и любая на ее месте, старается видеть только хорошее. Как и я. Я говорил себе, что жду слишком многого за такой короткий срок. Но иногда твое отношение ко многим вещам выводит меня из себя. Несмотря на все предпринимаемые усилия. Ты наверняка заметил.

— Да.

— Иногда, выслушивая тебя, я показывал или хотя бы ощущал не столь поразительную выдержку. Не то чтобы у меня не развито чувство юмора... Но эта бесцельность и легкомыслие...

— Это просто иной вид юмора, — проговорил Джереми.

— Может, и так. Но, видишь ли, пусть даже легкомыслие, но оно не казалось бы бесцельным, если бы... Я понял, что мое суждение, мнение о тебе, называй как хочешь, было основано на неверных сведениях или недостатке сведений. Пусть некоторые вещи и раздражают, но это лучше, чем чувствовать себя... одураченным.

— Понимаю, о чем ты. Если это мой промах, то я сожалею.

— Может, и неважно, что ты этого не чувствуешь.

— А тебя больше порадовало бы, если бы ты узнал, что я ослушался твоих строгих указаний и поступил по-своему?

— Боже ты мой, мальчик, разве твои родители тираны, что нужно обманывать их и лгать, чтобы сделать по-своему?! По крайней мере, почему бы сначала это не обсудить?

— Ты бы не одобрил. Что ты еще можешь сказать?

— Вряд ли я настолько закостенел, как ты утверждаешь.

— Именно так мне казалось.

— Я хорошо знал Фрэнсиса Харви, и мне он нравился. Когда у тебя растет сын и он играет с опасным механизмом, недавно угробившим твоего друга, то ты говоришь ему: «Не смей! Не то поранишься». То же самое и с паровым двигателем высокого давления, я точно таким же образом посоветовал бы тебе остерегаться быстрых течений у берега или держаться подальше от недавно отелившейся коровы, или не спускаться в шахту, закрытую много лет назад, потому что доски уже сгнили. Если став старше, ты не поймешь, что значит сыновняя почтительность, то и отцом будешь никудышным!

— По-моему, дело совсем не в этом.

— Нелегко вспомнить истинные чувства после стольких лет. Может, я испугался, что ты слишком стал восхищаться Тревитиком.

Джереми выдохнул:

— Наверное.

— Показ его недосягаемых для ума изобретений в Лондоне был восхитителен, — продолжил Росс, — но потерпел крах, что меня не удивило. Как и то, что взрыв убил тех людей. А чего он с тех пор достиг?

— Провел удивительный эксперимент в Пенидаррене, когда локомотив вез пять вагонов с грузом железа весом десять тонн и семьюдесятью пассажирами целых десять миль. Просто чудо!

— Это случилось до эксперимента в Лондоне.

— Может быть. — Джереми расстроила хорошая память отца. — Но все равно это чудо, и на него следует равняться.

— Теперь же Тревитик болен, — сказал Росс. — Вернулся в Корнуолл и мало что сделал после всех этих лет в Лондоне. Как ты сказал однажды, ты не сумел с ним встретиться. — И когда Джереми был уже готов ответить, Росс добавил:

— Не думай, что это предубеждение. Самой большой радостью для меня было бы увидеть его оглушительный успех.