Однажды он заявил мне, что убил человек сорок, и говорил об этом так просто…

Я спросила:

– Разве убить столько людей – не страшный грех?

– Нет, ведь я избавляю мир от порока.

– А если бы вы попали ко мне в дом и сделали бы вывод, что я порочная – мне бы тоже пришлось умереть?

– Да, – улыбнулся он.

Хотя Ресендес и называл себя наполовину человеком, наполовину ангелом, голова у него соображала отлично. Летом он вдруг каким-то чудом превращался в «самореза» (так называют заключенных, которые сами наносят себе раны), – а все потому, что в Техасе лишь две тюрьмы, где есть кондиционеры для заключенных, – медицинская и психиатрическая. В отделениях смертников заключенные жарятся в камерах двадцать три, а то и двадцать четыре часа в сутки. В зимние же месяцы Ресендес вел себя на диво примерно. Он охотно общался с журналистами и отлично понимал, чего они от него ждут. Разъяснял репортерам, как приделать микрофон к переговорному устройству, позировал для фотографий, прижав ладони к стеклу.

Еще Ресендес был очень противный. Когда журналисты угощали его «Кока-колой» – он желал именно «Кока-колу», не «Пепси», – Ресендес требовал, чтобы его сфотографировали с этим напитком. Я все думала: «Может, он ждет предложений от рекламодателя: заключенные-смертники выбирают “Кока-колу” – или вроде того? Нет, Ресендес, не дождешься!»

А еще он продавал на «Ибее» обрезки своих ногтей. Самое удивительное, что их покупали – оказывается, существуют люди, готовые заплатить 200 долларов за пакетик с ногтями серийного убийцы! В мэрии Хьюстона был один сотрудник, боровшийся против подобного коллекционирования; он сообщил мне про этот отвратительный бизнес, и мы положили ему конец. В то Рождество некоторые коллекционеры остались без подарков.

Ресендес пытался со мной флиртовать. Он сказал, что любит, когда я в красном, – и я больше не надевала красного. Однажды журналист решил купить ему гостинец, и я спросила Ресендеса, чего ему хочется. Он ответил: «Что угодно, – если оно такое же аппетитное, как вы». Я сказала: «Знаете что? Это уже слишком». И повесила трубку, а он смеялся по ту сторону стекла. Даже за миллион долларов не согласилась бы оказаться с ним в одной комнате, потому что он запросто мог меня убить.

Я понимаю, почему заключенным нравилось со мной разговаривать, – ведь в отделении смертников они редко видят женщин. Был один заключенный, который не знал английского; он говорил по-испански, да еще на каком-то сленге, и я даже не понимала, о чем он ведет речь. Кто знает, может, он обещал разыскать моих родных и всех убить, – а я тем временем ему улыбалась и кивала.

Позже он мной слегка увлекся, мастерил разные ожерелья и передавал мне. Одно из них было с распятием – крест с фигуркой Иисуса, и еще было сердечко с моими инициалами. Я перестала с ним общаться. Нужно сказать, хотя некоторые заключенные-мужчины и вели себя на грани флирта, но, как правило, не забывались. Мы просто болтали о всякой всячине.