Толпа общинников приближается. Между нею и Ником — не более двухсот метров. Хорошо видны самодельные хоругви и кресты, которые они несут. Острое чувство жалости сдавливает грудь Ника. Ему жаль этих людей, жаль себя. Все очень нелепо, неправильно, гнусно. Ему предстоит сделать то, чего делать нельзя, за что наказывают, даже казнят. Но при этом в душе Ника живет четкая уверенность в том, что осуществить задуманное необходимо. Отчасти это будет медицинская процедура. Ампутация. Наверное, хирург, отрезающий молодому, сильному человеку ногу или руку, тоже терзается в нравственном выборе, ведь он фактически калечит больного, спасая ему при этом жизнь.

Но у хирурга все просто — удалив пораженную конечность, он почти на сто процентов уверен, что его пациент выживет. У Ника такой уверенности нет. Есть только вера в правоту своего решения.

Усмехнувшись — надо же, опять он столкнулся с дилеммой веры и правоты — Ник поднимает автомат. Один выстрел, всего один.

А может, всё проще? И нет никакого противостояния хорошего зла и плохого добра? И жизнь — действительно миг между прошлым и будущим? Ник упрямо мотает головой, трет костяшками пальцев внезапно заслезившиеся глаза. Вся эта философия хороша, когда ты сидишь в уютном кресле с бокальчиком хорошего вина. Теории, гипотезы, идеи…

А сейчас, здесь, на этом холмике, поросшем чертополохом, как раз и есть жизнь, настоящая, реальная. И ее движут поступки. «Боишься — не делай. Делаешь — не бойся»[37], — кажется, так.

Ник расставляет ноги, как учил подполковник Новиков, вжимает в плечо приклад автомата…

— Стой! — раздается за спиной срывающийся голос Эн. — Ник! Никита… Не надо!

Я не смогла его остановить.

Или не захотела? Не знаю. Дамир… ну, Хал, он сразу сказал: «Не ходи, он так решил». Но я пошла. Зачем? Может быть, потому что еще надеялась его вернуть? Тоже нет. Не надеялась. Того Никиты, которого я знала практически с детства, моего тренера, моего… В общем, человека, казавшегося мне самым лучшим, самым правильным, его ведь больше не существует. Он исчез, а на его место пришел другой — жесткий, даже жестокий. Теперь Ник всегда знает, что надо делать и как надо. Мне плохо становится, когда я на него смотрю.

Никогда не любила вот таких — уверенных, с холодными глазами. Они думают, что все в этом мире просто и легко. А мир сложный, тут никогда не бывает однозначных решений. За все надо платить.

Душа… Вот у Ника теперь как будто нет души. Нет сердца. Только разум. Математический такой разум, как у робота. Когда он выстрелил первый раз и не попал — пуля вошла в землю, — у меня мелькнула мысль толкнуть его, схватить автомат, кричать, царапаться… Только я сразу поняла, что это не поможет.

Могла, но не сделала. Не стала. И еще я поняла в тот момент, что он не пойдет со мной в Иркутск, домой. Вот Дамир пойдет. И будет защищать меня всегда и везде. Как Камил. А Ник… Ему проще опять оставить меня в каком-нибудь подвале, запереть — и идти одному.

Он думает, что стал сильным. А он слабый. Потому что главная сила — она в душе и сердце, а не в голове. И не в автомате. Хотя, наверное, я и ошибаюсь — ведь он думал в тот момент, когда стрелял, не о себе, не обо мне, а обо всех людях.