Вид у офицера Фридманна сейчас был нешуточно серьёзный.

— Зачем ты мне всё это рассказала?

— Не знаю… Просто подумала, что тебе стоит знать, прежде чем…

«Прежде чем ты решишь, хочешь ли ты быть со мной», закончила я в уме то, что не осмелилась произнести вслух.

— Ты хоть понимаешь, что я — сотрудник СД, и могу тебя и всю твою семью за это арестовать?

Я молча кивнула. Всё это время он пристально смотрел мне в глаза, как если бы решая что-то для себя. Наконец, он спросил:

— Ты кому-нибудь ещё об этом говорила?

— Нет, конечно!

Он снова помолчал какое-то время.

— Но мне-то зачем сказала?

— Потому что ты мне очень нравишься, наверное… И если бы наши отношения переросли бы во что-то более серьёзное, и мне всю жизнь пришлось бы жить, зная, что ты ненавидишь меня, моё происхождение, всю мою семью и мою религию даже сам того не сознавая, я бы… Не знаю, просто сказала, и всё.

Последовала ещё одна тягостная пауза, во время которой я задержала дыхание, страшась его возможной реакции. В конце концов он сказал:

— Ты мне тоже очень нравишься, Аннализа.

— Так ты не ненавидишь меня за то, что я — еврейка? — Едва прошептала я.

— Ты хоть раз слышала, чтобы я говорил что-то антисемитское?

Я никогда ещё не была так счастлива увидеть его знакомую ухмылку на прежнем месте.

— Нет…

— Лично я против евреев абсолютно ничего не имею, Аннализа. На мой взгляд, вся теория о расовой чистоте — это совершеннейшая чушь. Но по иронии судьбы, я работаю в офисе, занимающемся как раз тем, что блюдёт чистоту этой самой «превосходной» арийской расы. Так что здесь и сейчас ты мне поклянёшься, что ты никогда и никому слова не скажешь о том, что ты мне только что рассказала, какие бы там ни были обстоятельства. Клянись!

— Клянусь!

— Вот и молодец. — Генрих помолчал какое-то время, а затем пригрозил мне в шутку, — И всегда теперь целуй меня по первому требованию, а не то сдам тебя начальству.

Не было условия, на которое я бы согласилась с большей радостью. Я схватила улыбающегося Генриха за лацканы пальто и начала покрывать его лицо поцелуями. Я чувствовала себя так, будто гора свалилась у меня с плеч. Я была насквозь промокшей, жутко замёрзла, но не могла быть счастливее. Вдруг незнакомый голос, доносящийся с аллеи, прервал нас:

— Эй, вы двое! Вы чего там делаете?

Генрих встал, помог мне подняться и подмигнул моему испуганному виду.

— Попались, — шепнул он и, не поворачиваясь на голос, ответил, — фройляйн упала, и я помог ей подняться.

Тем временем, голос, который, как я теперь видела, принадлежал человеку в длинном пальто, продолжил:

— Вы помогали ей подняться в течение пяти минут? Гестапо. Ваши документы, оба.

— У нас неприятности? — шёпотом спросила я у Генриха, который был спокоен, как никогда. Мне с гестапо раньше сталкиваться не приходилось, и, естественно, я немного испугалась.

— Нет, не бойся. — Он повернулся и подошёл к двум людям (второй всё это время молчал, и я догадалась, что он был подчинённым первого), предъявил им своё служебное удостоверение и обратился к ним громким, командным тоном, какого я раньше от него никогда не слышала. — Штандартенфюрер Фридманн, СД. А теперь вы мне покажете ваши удостоверения, господа.