Йоши удалось встать на ноги. Придворные и дамы испуганно замерли, пока он почистил платье и спокойно прочел стихи, посвященные данному случаю.

Кто-то нервно засмеялся. Кто-то еще поаплодировал, и вся группа уже болтала, как будто ничего не случилось.

Отвергнутый, гигант Кагасуке стоял отдельно от группы.

– Может быть, я не умею читать стихи, – прорычал он, – но я мужчина, и мне не надо прятаться за женскими платьями.

Йоши медленно поднял голову и посмотрел на Кагасуке с грустью и сожалением. Придворные дамы внезапно замолчали. По знаку, который Йоши дал рукой, они отступили, оставив пустое пространство между двумя мужчинами.

– Кагасуке, – спокойно сказал Йоши. – Ты не понимаешь, что ты делаешь. У тебя разум помутился от вина и от неудачи в сегодняшнем состязании. Самым разумным было бы извиниться и уйти, пока это возможно.

У зрителей перехватило дыхание, когда Кагасуке впал в неуемную ярость, так что вены на его шее разбухли. Взревев, он три раза тяжело шагнул к Йоши и занес мясистый кулак над его головой, Почти небрежно Йоши присел, скользнул за спину Кагасуке и как будто совсем слегка толкнул его. Этот прием был рассчитан на то, чтобы использовать инерцию размахнувшейся руки Кагасуке. К ужасу зрителей, движение, казалось, медленно продолжается. Кагасуке споткнулся о ногу Йоши, перелетел через низкие перила и исчез за ними.

Те, что стояли близ перил, видели, как Кагасуке упал в сугроб и почти исчез в нем.

В течение десяти секунд стояла полная тишина. Луна освещала бледные лица и раскрытые рты.

Кагасуке вылез из сугроба – некое первобытное чудовище – и перелез назад через перила. Его волосы были в беспорядке, комки липкого снега медленно стаивали с его лица. Никто не смеялся. Рука Кагасуке была на рукоятке наполовину вытянутого меча; он весь дрожал от сдерживаемой ярости.

– Я Тайра Кагасуке. Потомок одиннадцати поколений воинов Тайра. Мой отец служил под начальством Кийомори в битве при Хоген. Его отец приобрел землю и богатства в войнах против Емиши. Я никого не боюсь и буду защищать свою честь до самой смерти. Я вызываю этого выскочку встретиться со мной завтра в единоборстве в час зайца.

– Да будет так, – сказал Йоши, смиренно поклонись.

Кагасуке был один у себя дома. Действие вина рассеялось. Он был трезв и физически вполне здоров; правда, в желудке ворчало и побаливало. На стене над ним мерцала единственная масляная лампа, бросавшая неверные тени на его нахмуренное лицо. Он пристально смотрел в огонь жаровни; по краю сознания скользнула мысль, беспокоившая его. Что-то было не так. Йоши должен был испугаться. А вместо этого он был очень самоуверен, и это раздражало. Кагасуке выполнил то, что он собирался сделать. Почему же он не чувствовал удовлетворения?

Дело было не в вине и противном вкусе, который оно оставило во рту. Он хотел, чтобы его считали героем, а вместо этого вел себя по-дурацки.

Кагасуке не считал себя плохим человеком. Согласно своим взглядам, он жил честно, однако многие из придворных считали его неспособным на тонкие чувства и грубым. О да, он знал о прозвище, которое они придумали ему. Молодой Мясник! У этого прозвища был горький привкус, как у испорченного вина. Они со своей поэзией и духами считали себя выше его. Возможно, у него не было хорошего почерка, и в других бабьих занятиях он не отличался, но он был настоящим мужчиной и владел военным делом. Они говорили, что он лакей своего брата. Да, это так, а разве это не почетное положение для человека, который относился с уважением к авторитетности высокого чина? Он гордился именем Тайра и старался жить так, как требовалось от человека, носящего это имя. Да, он завидовал своему брату, той легкости, с какой тот вращался в двух абсолютно несхожих мирах – придворных и воинов. И, действительно, ему хотелось быть таким же. Как удивились бы придворные, узнав, что Молодой Мясник ночами не спит, мучаясь, потому что он не может состязаться с придворными в остроумии и хороших манерах.